Коша
|
Гаврош
НАДЁЖНАЯ ЛАПА ДРУГАИюнь в Лондоне – всё та же морось и гарь, что всегда. Молодой репортёр двадцати лет от роду еле пробивался сквозь всемирно знаменитый туман, и в душе его сквозило.
Какая ему польза с того, что он преуспел в сочинительстве? Газетчик есть газетчик, и нашумевшее повествование о толстом добродушном донкихоте - тот же роман-фельетон и та же бульварная литература. Накрыла щитом слава, появились деньги - а что в том проку? Верно сказано: кому везёт в игре - фатально не везёт в любви. «Ах, Мэри, - вздохнул он. – Побывала в Париже и сразу сделалась ветреной француженкой».
Мэри была его невестой, которую отправили во Францию завершить образование - и чтобы отвлечь от неровни во имя более удачного брака.
За грустными размышлениями юноша не заметил, как вокруг слегка развиднелось и потеплело. В воздухе запахло цветущей сиренью, свежеиспеченными бриошами, конским потом - и в то же время чем-то едким, будоражащим.
- Осторожней, мсьё, впереди стреляют, - сказал ему кто-то, беря за локоть.
Репортёр поднял глаза на говорящего: мужчина старше его самого лет на десять, чуть сгорбленный, мощный. И очень мрачный.
- Кто стреляет? Где? Что вообще происходит? - Журналистский инстинкт поднял голову тоже.
- Восстание в Сент-Антуанском предместье, вот что, - устало проговорил его собеседник. – Всего два дня кипения - и уже подавили. Теперь станут убивать в суде, а не на улицах. И не тех, кого надо бы. Мы-то все полагали, что это не мятеж, а революция…
«Или я сплю, или мы оба сошли с ума, - в смятении подумал репортёр. - Не знаю, что предпочтительнее».
Тем временем парижанин с горечью продолжал:
- Не думайте, мсьё, что я такой унылый тюфяк, каким кажусь. Нет, битвы мне по нраву, но где найдёшь истинного друга и соратника! Друзья завидуют, возлюбленные бросают, герои моих стихов и пьес оказались вовлечены в дурной круговорот. Все - даже уличные гамены, собаки и кошки, хотя вот уж кому живётся беспечно. Голодают, острят на грани возможного и невозможного, но обычно не рискуют быть убитыми. Слишком разумны для такого. А ныне… Хотя нет, смотрите - вот истинные философы в мире животных!
За поставленной на попа огромной бочкой дрыхли два котика: рыжий и белоснежный. Тела, лапы и хвосты сплелись в нечто уютно-шарообразное, глаза сожмурены, усы подрагивают от сонного мурчанья.
Но когда мужчины дружно нагнулись, уронив на парочку двойную тень, рыжий котёнок дёрнул ухом, проснулся и открыл глаза цвета весенней зелени.
- Эй, - сказал он. – Чего даром глазеете? Зрелище стоит су без одного франка. Или фартинг без боба, раз уж у нас тут Джонни Буль завелся.
«Сон, - понял англичанин. – Коты не умеют говорить».
- А ты кто, чтобы за них решать? Коты много чего умеют. Думать, например: у них на шее, может, целая Сорбонна сидит. Ловить чужие мысли, если дело того стоит. Или дом обустраивать и искать ему хозяйку; но по этой части больше кошки практикуют, - меланхолично пояснили ему. – Возьми вон белого - он голубоглазый, значит, глухой, как пень, но проныра не чета многим и всем остальным тоже ох как щедро наделён. Писаный красавчик, умница и аристократ: жаль, что всё дворянство его находится с левой стороны герба.
«Я ведь всегда хотел двух, нет, трёх собак и кота, чтобы все они дружили, - подумал англичанин с усмешкой. - А к ним апартаменты в дорогом районе Лондона и милую, добрую жену. Что до писательской славы…»
- Бывает так, - ответил француз тихо, - что и слава расцвела вешним цветом, и шумный успех сопутствует всем творениям, а с души, бесприютно и одинокой, знай осыпаются осенние листья.
- Э да чего вы оба носы на квинту повесили? - снова мяукнул кот. - Вот возьмите рыжего - в животе орган собора Нотр-Дам играет, дрожь пробирает до костей, а маман с папан вообще померли ещё до того, как ему родиться. Но разводить нюни - это не по нём, уважаемые граждане! Мы не из таковских!
- А ведь и в самом деле - отчего не взять? - негромко предложил англичанин. - Я бы забрал обоих неразлучников.
«Отчего же нет? – подумал он. - Всё равно ведь снятся».
- Э, не дело говорите, - улыбнулся француз, который следил за беседой, еле заметно усмехаясь в усы. - Рыжий - мой компатриот, из Парижа ни лапой. Но, я думаю, сотоварища он охотно вручит вашим заботам.
Тут Белый проснулся - собственно, он, как любой нормальный кот, никогда не спал, только придрёмывал, - и еле слышно муркнул в знак согласия.
- Решено, - сказал англичанин, нагибаясь ещё ниже. – В самом деле хорош зверь: его родословие, пожалуй, восходит к той ангорской кошке, из-за которой во время Людовика Пятнадцатого случилась самая настоящая человеческая дуэль. Но как быть с его братцем?
- Я ведь ясно намекнул, что он мой, - ответил француз, принимая Рыжего в объятия. – Или лучше сказать - я его. Буду звать тебя Гаврошем, дитя: в честь архангела-благовестника. Согласен?
- А я своего - Бобом, - откликнулся англичанин. - Лондонские кокни так называют шиллинг. Думаю, он не будет против, что его так мало оценили.
Когда писатели отошли подальше и скрылись во вневременном тумане, из бочки высунулась чумазая мордаха лет двенадцати и довольно ухмыльнулась им вслед.
«Вот и славно, - подумал юный Диоген, деликатно сморкаясь в согнутую ковшом ладошку. - Враз обоих пристроил, рыжика - и вообще неподалёку. Слабость у меня к нему: как-никак, вторая моя половина».
***
Что произошло, когда внезапно окошаченные проснулись - в своих постелях или неважно, в каких именно?
Таланты Чарльза Диккенса и Виктора Гюго прогремели на весь мир. Спустя немного времени Чарльз обручился с любимой, которую на сей раз звали Адель: у них был просторный дом, а в доме - множество детей, собак и ручной ворон с подбитым крылом, прилетевший непосредственно из романа «Барнеби Редж». Но Боб был вне конкуренции: перед ним склонялись даже слуги, уважительно называя «Хозяйским Белым Джентльменом». Величавый призрак сторожил сон писателя, обедал с ним за одним столом и следил, чтобы хозяин не портил себе глаза излишним чтением и письмом, но почаще играл со своим пушистым любимцем. Причём не тратил на это ни единого слова - достаточно было махнуть лапой на горящую свечу и сбить с неё пламя.
Когда Боб навсегда покинул Диккенса, тот сделал удивительную вещь: снял чулок с правой передней лапы кота и надел на рукоять ножа для бумаг. Тогда письма запечатывались сургучом, а не вкладывались в конверт, книги же приходилось читать, всё время разрезая страницы. Таким образом были напечатаны все знаменитые романы писателя и самый (по мнению Боба) лучший – «Повесть о двух городах».
Осенью того года, когда Гюго подобрал рыжего кота, случилось вот что. Он встретил милую даму полусвета и актрису по имени Франсуаза, которая блистала на балах, но сочла великой честью получить самую небольшую роль в одной из его пьес. Роль, которую Франсуаза сыграла в его собственной жизни, длилась тридцать лет и окончилась за два месяца до его собственной смерти.
Когда кот Гаврош удалился в те же края, что и его белоснежный брат, нам неизвестно. Однако, если прочесть роман «Отверженные» как следует, а не буква в букву…
«Все увидели, как Гаврош, который собирал в корзинку пули убитых стрелков, вдруг пошатнулся и упал наземь. На баррикаде все вскрикнули в один голос; но в этом пигмее таился Антей; коснуться мостовой для гамена значит то же, что для великана коснуться земли; не успел Гаврош упасть, как поднялся снова. Он сидел на земле, струйка крови стекала по его лицу; протянув обе руки кверху, он обернулся в ту сторону, откуда раздался выстрел, и запел: Я пташка малого размера,
И это по вине Вольтера.
Но могут на меня лассо
Накинуть по вине... Он не кончил песни. Вторая пуля того же стрелка оборвала её навеки. На этот раз он упал лицом на мостовую и больше не шевельнулся….
… до тех пор, пока из ослепительного тумана, повисшего прямо перед его глазами, не появился некий предмет, напоминающий костяную шпагу с меховым эфесом. Эфес вытянул, затем втянул назад когти и сказал ворчливым и добродушным тоном:
- Чего разлёгся, байбак? И в этом тебе виноват Руссо? Подумаешь, пуля в сердце: хватайся за меня и пошли!»
А если вчитаться в финал «Повести о двух городах»…
«Ропот множества голосов, зрелище множества поднятых лиц, шарканье множества ног в толпе, бросившейся с окраин площади к середине и одной сплошной волной затопившей подножие гильотины, - и всему конец….
…То, что я делаю сегодня, - подменяю в смерти своего друга и мужа моей любимой Люси, - это лучше, неизмеримо лучше всего, что я когда-либо делал; покой, который я обрету, это лучше, неизмеримо лучше того, что я когда-либо знал».
« Вот сейчас я покажу тебе покой, Сидни Картон. Раздекламировался, чисто актёр Комеди Франсэз. Даже до моей галёрки долетело».
Из света, который застит несуществующие глаза, протягивается рыжая лапа, подцепляет пустой ворот когтями и вздёргивает тело на ноги.
«Что ты творишь, Гаврик этакий? Он же безголовый».
«Эка невидаль - без головы! Зато сердце на месте. Давай, гражданин хороший, хватайся за костяную шпагу с шерстяной рукоятью - и в бой во имя разума и справедливости! Нам ещё гражданина Говэна треба вызволять из книжки «Девяносто третий год». Это их, господ литераторов, всегдашняя манера – гробить самых любимых персонажей, да к тому же на самый романтический и слезливый манер. А чего вам с ним не достаёт – то подберём по ходу действия». 
Отредактировано - Дервиш 03 Мая 2016 20:48:35
|
Версия для печати
Отчего люди не знают, когда сделали Эйфелеву башню, чем известно" революционное" предместье Сент-Антуан, кто такие дамы полусвета и прочее. Добавить это - получится вода, автор же по мере сил старается писать кратко и намекать, а не развозить тексты. 
!
