Greymage:

На полпути старику пришлось остановиться и отдохнуть. Он укрылся в тени дерева, скинул со спины мешок и привалился к стволу. Достав из кармана плоскую тыквенную бутыль, оплетенную лозой, он встряхнул ее.
Внутри сыто булькнуло.

— Ты же не против, Кен? — протянул старик и покосился на мешок. — Жара, словно все ангелы Господни…

И — осекся. Как бы не обидеть старого хозяина этих мест. Как бы не нахмурился тот, чьим именем назвали холм. Джованни кинул пару вороватых взглядов вокруг, вытянул пробку и надолго приложился к горлу. Кадык медленно ходил вверх-вниз. Десяток щедрых глотков и на душе у старика посветлело.

Настоящая стравечча! Молодой Козимо, сын Луки, не посрамил отцовского имени. Давно не пробовал Джованни такой отличной граппы. Не зря в свое время прадед Луки поставил свой дом на окраине Бассано дель Граппа. Нет, не зря!

Вот только Кен… А!

— Ух… — наконец проворчал Джованни и утер слезы с седой щетины. — Крепка. Крепка, дьявол.

Он провел рукой по глазам. Нет! Это не слезы. Мужчины не плачут. Все дело в проклятой жаре! Настоящее пекло. Как будто не середина апреля, а давно уже лето. Июль. Или даже начало августа.

Стряхнув на ярко-зеленую траву несколько капель напитка, он шмыгнул носом и крепко зажмурился. Надолго.

Три капли граппы — дань уважения.

…Старик угрюмо огляделся. Выбрал широкую поляну почти на самой вершине холма. Вокруг — только невысокие кусты, да пара деревьев. Уложив заплечный мешок под одно из них, он отцепил от пояса короткую лопатку и принялся за дело. Вскоре в центре поляны появилась неглубокая яма. Даже не яма, а так, широкая проплешина в траве. Снятый дерн образовал невысокую земляную пирамиду.

Из мешка появились несколько березовых поленьев, которые старик уложил в центре будущего кострища. Аккуратно и неторопливо, Джованни строил костер. Поленья легли фундаментом, несколько толстых щепок и листов бумаги образовали помост. Последним старик достал из мешка небольшой сверток из синего картона и водрузил его поверх всего.

Постоял молча. Отхлебнул из бутыли. И щедро залил драгоценным напитком поленья и сверток.

Чиркнул спичкой.

Бледное, почти невидимое на солнечном свету пламя метнулось по бумаге и поленьям. Вгрызлось. Укоренилось. Костер заполыхал. Сверток задымился и вдруг начал плеваться жаркими, ослепительно белыми искрами.

Джованни отступил на шаг.

Пламя взревело, на миг поднявшись вровень с лицом старика, но тут же стихло. Опало и уже так высоко не поднималось. Сверток исчез в огне, но что-то багрово переливалось в центре костра и яркие искры продолжали падать на траву.

Старый сицилиец зажмурился. Пара слез скользнуло по щекам.

Джованни тут же смахнул их.

Вытянув из нагрудного кармана джинсовки темные капли наушников, старик аккуратно и неторопливо вставил их в уши. Достав из того же кармана грязную суровую нить, он старательно примотал крохотные динамики к ушам. Из другого кармана на свет появился толстая стальная полоса MP3-плейера.

Старик пощелкал вытертыми до блеска кнопками. Выбрал нужное и нажал еще пару кнопок. Через несколько мгновений все звуки мира смыло электронной волной Bomfunk MC’s. Джованни ненадолго замер у костра.

И вдруг — задергался. Взмахнул руками, подпрыгнул. Притопнул, и пошел…

Пошел!

В диком танце старый сицилиец обходил костер. Молча. Лишь энергичные финны терзают слух и сердитое солнце в зените. И — костер, рассыпающий ослепительно-яркие искры.

Сердце Джованни билось молодым соколом о клетку ребер. Пегие космы намокли от пота — лишь успевай смахивать со лба едкие капли, чтобы не попали они в глаза. Слезы проложили мокрые тропинки в колючих зарослях седой щетины.

Пот. Слезы.

Слезы! Нет, мужчины не плачут!

В сердце как иглу воткнули. Джованни споткнулся, взмахнул руками и упал на траву, усыпанную грязным песком. Ткнулся лицом в теплую землю и долго лежал недвижно. А в ушах все бился и бился жизнерадостный прибой Bomfunk MC’s «Hands».

…Когда костер перестал плеваться огненно-острым, старик пошевелился. Подтянул тыквенную плетенку, перевернулся на спину и выхлебал остатки обжигающего горло напитка. И вновь замер, уставив невидящий взгляд в глубокую синеву неба.

Джованни утер слезящиеся глаза. Нет, он вовсе не плакал. Мужчина не плачет! Это все солнце — только оно! Жарит так, как будто Джованни пришел сюда за каким-то плохим делом.

Старик встал, укоризненно покачал головой и прищурился на каплю святого огня, медленно ползущую в зенит. Встряхнул бутыль, уронил на мозолистую ладонь остатки горько-сладкой влаги. Наклонил ладонь.
Смотрел старик как ползут и срываются вниз тягучие слезы стравеччи. Смотрел и считал.

Одна, две, три…

Три капли граппы для Ватикана. Вдоволь ныне напился бывший хозяин холма. Глядишь, и получит Кен что заслуживает.

— Будь милостив, помоги Кену, — прошептал Джованни. — Он хороший парень. Пусть не местный и потому не знал, что ты существуешь.

Старик согнулся в поклоне. С трудом выпрямился, оглядел пышные зеленые кусты и невысокие деревца. Добавил:

— Помоги ему. Пусть вернется домой. Хотя бы сейчас.

Сицилиец долго стоял у почти погасшего костра. Наконец отбросил в сторону пустую флягу, подхватил лопату и принялся засыпать рдеющие угли. Пепел взвился серой мошкарой и тут же исчез, унесенный жарким дыханием разогретой земли.

Завалив невысокий холмик дерном, старик воткнул лопату в землю.

Но не успел Джованни отдышаться, как все вокруг накрыл колокольный звон. Он тягучими волнами расплескивался по склону холма, заливал медным гулом округу, падал каплями серебряного дождя на окрестные здания.

Старик вздрогнул и обернулся в сторону Тибра и гранитно-мраморного лабиринта — жилья наместников Бога. Смахнул слезы и пригляделся. Совсем рядом, меж зеленых кустов, к вершине холма ползли упитанные оранжево-синие пчелы. Папская гвардия. Углядев Джованни, офицер прикрикнул на солдат. Те зашевелились живее, и вскоре цепь гвардейцев сомкнулась вокруг старика. Но старый сицилиец равнодушно глядел мимо них. Там, внизу и немного к северу, над каменным мешком капеллы неуверенно тянулся белесый дымок.

Светлым дымом шагнул к небу Кен. И вернулся обратно именем нового Папы.

Джованни облизнул ладонь. Горько-сладкий вкус выдержанной стравеччи и соль высохших слез. Старик опустился на корточки и провел рукой по примятой траве.

Три капли граппы Ватикану.

Пусть будет он милостив к тому, кто ушел в вечность с вершины его холма.