Господин Лянми: Самоубийство влюбленных

Хацуми плавно поднесла к плечу левую руку и бабочка, все так же лениво взмахнув крыльями, перелетела на ее ладонь. Девушка вытянула вперед руку, указывая ею куда-то в темноту зала, и произнесла:
— О, мой возлюбленный Токуро, твои мысли обо мне столь сладки, что даже цветы неба прилетают, привлеченные их ароматом!
Под потолком медленно разгорелся второй светильник, осветивший желтым светом круг прямо у ног девушки. Там сидел юноша в старой темно-синей куртке-увагхи с небрежно зашитыми дырами. На его фиолетовых хаккама светились белым и красным большие заплаты.
Юноша встал на одно колено и прикоснулся щекой к ноге девушки. Затем поднял лицо к возлюбленной и громко прошептал:
— О, мой цветок ночи, мои мысли не столь приятны, как приятен голос твой и лицо!
Девушка опустила руку на голову Токуро и произнесла:
— Но слышу я яшмовой флейты звук. Поет печально так она — то не странно, что слезы сжимают мое сердце!
Юноша схватил ее руку и прижал к лицу.
— Если Небо подарило нам счастье сегодня быть вдвоем — то знак! Мы будем вместе!
Синий свет чуть пригас, а желтый — разгорелся.
Юноша поднялся с пола и присел на скамейку справа от девушки.
— В ночной тишине проносится свежий ветер, и слышу я сладкий аромат цветов унохана — то рука твоя убрала паутину слез с моих глаз!
Хацуми печально откликнулась:
— Воды светлой реки между нами — кто сможет переплыть ее? Не дают покоя мне мысли, — что если разлука ждет нас в будущем близком?
Токуро порывисто обнял ее и громко произнес:
— На речном берегу не расстанемся мы! Одинокий парус исчезнет вдали — лишь мы будем вместе. Закатное солнце откроет нам путь — никто не в силах помешать нашей любви!
Девушка медленно склонила голову на плечо юноши.
Картонная бабочка неспешно порхала над ними.
Синий светильник неровно замерцал, в левом углу сцены загорелся белый свет и озарил сидящую на полу фигуру в белой одежде. Лицо человека было выкрашено белой краской, едва заметными угольными штрихами были обозначен нос, губы и обведены глаза.
Фигура чуть повернула голову в сторону девушки и прошелестела:
— Она плачет.
Через несколько ударов сердца белый свет погас и бесполая фигура вновь скрылась во тьме.
Влюбленные минуту сидели без движения, лишь картонная бабочка перелетала с левого плеча Хацуми, на правое плечо Токуро и обратно. Затем за их спиной разгорелись алые светильники.
Стало видно, что юноша и девушка сидят на скамейке посреди большого сада. В глубине его виднелся маленький красивый дом. Изогнутая крыша его, покрытая новенькой посеребренной черепицей, и изящная резьба столбов говорили о том, что дом принадлежит состоятельному человеку. Или же о том, что это Дом-на-озере для девушек, услаждающих богатых гостей.
Один из алых светильников требовательно полыхнул. Из глубин сада раздался женский голос, громко и зло звавший девушку.
Хацуми порывисто поднялась на ноги и застыла, опустив голову и прижав правую руку к сердцу. Левая безвольно висела вдоль тела.
Вновь загорелся белый фонарь и осветил сидящую белую фигуру. Бесплотный голос произнес:
— Ей надо идти. Она боится.
Затем фигура скрылась в полутьме.
Хацуми медленно направилась в сторону дома. Юноша упал на колени и протянул руки ей вслед:
— О, коварная луна, она обманула наши надежды! Нам надеяться нельзя на небо — под светлой луной грущу я, и слышно, как поют в душе моей песню «Сломанных ив».
Юноша упал лицом вниз, и медленно поднял над собой странно изогнутую правую руку. Казалось, будто чайка с раненым крылом лежит перед зрителями. В глубине сада, где скрылась девушка, раздались звуки веселой мелодии.
Белая фигура, освещенная на краткий миг, прошептала:
— Он горюет.
Минутой позже юноша медленно поднялся на ноги. Он смотрел в зал закрытыми глазами и ощупывал руками воздух перед собой, словно слепой старик в незнакомой комнате.
— О, если бы не бедность нынешняя моя! Имей я тысячу монет серебряных, я бы выкупил Хацуми возлюбленную мою. В нефритовых скалах гнездо наше было бы. Ручей лепестков и ущелье тенистое… — но не бывать всему этому! Виной лишь тому бедствие, упавшее на семью мою. Кто-то прогневал Небо? Но денег лишились все мы, и есть один только способ…
Токуро открыл глаза и яростно вскричал в темноту зала:
— Один лишь способ! Убить человека в себе и стать демонам подобным! Зажгу я небо и землю в горне жаркого пламени! Возьму я город в руку и сожму ее, лишь огненные искры взлетят выше неба!
В ответ юноше прилетел единый вздох изумленного зала.
Зрители потрясенно молчали. На протяжении сотен лет постановка этой пьесы была совершенно одинакова, лишь менялись актеры и декорации. Но сегодня, у них на глазах, текст пьесы оказался столь резко изменен. Чудилось, будто горящий факел воткнули каждому из зрителей в сердце. Они, пришедшие насладиться неизменностью и удивительностью игры знаменитых актеров, вдруг оказались в кипении водоворота хаоса.
Лахорг ударил ледяной волной в сердца зрителей.
Как… поразительно.
И — страшно.

Среди тех, кто решил посетить представление, был и глава Шангаса при Водоеме со своим первым помощником. Они сидели в отдельной кабинке, отгороженной от остального зала ширмой из толстой бумаги. Их кабинка — совсем рядом со сценой, даже видны тонкие прозрачные нити, с помощью которых мастер-кукольник заставлял бумажную бабочку порхать над головой юноши.
Чженси искоса взглянул на старого таку-шангера. Киримэ сидел в кресле, наслаждаясь игрой актера. На сцене Токуро как раз заканчивал свой монолог. Хёгу-шангер уселся в кресле удобнее и спросил:
— Как вам новая постановка, господин Киримэ?
Старый таку-шангер усмехнулся:
— Хорошо. Очень хорошо. Пожалуй, сегодня господин Кинзира Хамакура превзошел самого себя.
— Да, в семьдесят лет играть девушку — это одно, а вот изменить столь старый текст и так, чтобы это было красиво и не казалось недостойным по отношению к древнему автору… Это дано немногим.
— Что же, подождем окончания пьесы и поздравим господина Хамакура?
— Обязательно, — задумчиво произнес Чженси, — обязательно.
Они помолчали, рассматривая красочное действо на сцене.
— Господин Гомпати, я вижу, тоже пришел, — едва заметно улыбнувшись, заметил Киримэ.
— Да. Едва ли не раньше нас.
— Трудно не посетить представление такого мастера, как господин Кинзира Хамакура и его не менее талантливого сына, господина Киясу Хамакура, — усмехнулся Киримэ.
— Особенно, если они объявляют представление вне обычного времени и приглашают самых уважаемых людей города. И совершенно случайно оказывается, что представление идет не на пользу столь печально известным ханзаку.
Они одинаково усмехнулись. Тут же телефон Хёгу-шангера приглушенно зажужжал. Тот послушал, что ему сообщили, и несколькими словами ответил на звонок. Через минуту телефон зажужжал вновь. Чженси выслушал сообщение и молча кивнул.
Вернув телефон во внутренний карман, он вновь слегка повернулся к таку-шангеру:
— Скажите, господин Киримэ, мой уважаемый бакугэру, а вы ни о чем не разговаривали не так давно с господином Кинзира Хамакура?
— А вы, мой господин, с его сыном?
Чженси приглушенно рассмеялся:
— Вот как! Интересно, не вышло ли так, что отец и сын получили одинаковую просьбу от разных людей?
Старый шангер молча усмехнулся. Глава Шангаса довольно покачал головой:
— Так вот откуда берутся эти случайности!
— Вы ведь назначили меня начальником отдела случайностей, господин Чженси, вот я и устраиваю их по мере сил. И не мешаю моему господину создавать свои.
Хёгу-шангер удовлетворенно улыбнулся. Что же, он рад, что сумел вытащить своего старого друга из той далекой от города деревушки. За последние годы глава Шангаса не раз жалел, что рядом с ним нет его бакугэру. Человека, который всегда его правильно поймет и которому достаточно лишь тончайшей ниточки, намека, чтобы тот увидел весь замысел.
Киримэ же тем временем размышлял над тем, удалось бы им так легко уговорить уважаемых актеров, если бы не те страшные слухи, что распространились недавно по городу?
Вряд ли.
Безумный сам роет себе яму.
В этот момент занавесь за их спиной шевельнулась и в кабинку вошел Тидайосу-шангер. Тяу-Лин был в своем обычном облачении — сине-зеленого цвета одежда и темно-желтые низкие полусапоги. Он коротко поклонился и устало опустился в кресло справа от Чженси.
— Вы опоздали и пропустили столь многое, господин Тяу-Лин, — сказал тот.
Верховный жрец кивнул и тихо произнес:
— Да, я знаю. Мне уже позвонило, верно, чуть не полгорода. Вы не представляете, что творится в Кинто. Подумать только, господин Киндзиро Хамакура поменял древнюю пьесу!
— Завтра весь город будет говорить об этом, и популярность господина Хамакура взлетит до седьмых небес, — улыбнулся Киримэ, — так что он ничего не потерял, а лишь приобрел.
Верховный жрец внимательно посмотрел на старого, едва ли не ему самому ровесника, таку-шангера. Затем на главу Шангаса. Лица в полумраке были видны плохо, но Тяу-Лин качнул головой и заметил:
— Пожалуй, я знаю, кто подал великому актеру столь странную идею.
Чженси едва заметно усмехнулся.
Тяу-Лин помолчал минуту и спросил:
— Что же, с господином Хамакура понятно. А что с нашим молодым сен-шангером?
Чженси, указав на ограждающие кабинку ширмы, негромко прошептал в ответ:
— Не беспокойтесь о нем, господин Тяу-Лин. Мы приняли ваши опасения. Люди господина Киримэ теперь будут охранять его. А сейчас давайте насладимся этим замечательным представлением. Уважаемые актеры играют сегодня изумительно, как никогда ранее.
Глава Шангаса повернулся к сцене и умолк. Таку-шангер и Верховный жрец последовали его примеру.
На сцене бушевал пожар.
Скамейка, сад и изящный домик исчезли. На их месте появились дома Старого города Кинто, а в центре сцены стояла самая настоящая каменная скала. На ее вершине была плоская площадка, маленькая, едва двоим поместиться.
Огненно-алые куски шелка трепетали под сильной струей воздуха, создавая иллюзию гигантского моря огня, охватившего Кинто. То разгорающиеся, то потухающие светильники добавляли пляску алых огней над городом. Всюду бегали люди, на миг или на минуту застывая в страшных изломанных позах. Некоторые падали на землю и так лежали. Горе и неслышный плач стояли над Кинто.
Лишь человек в белых одеждах равнодушно и неподвижно сидел в темном углу слева.
Из-за скалы вышла Хацуми. Она двигалась медленно, казалось, каждый шаг дается ей с большим трудом. Выйдя на сцену перед скалой, она остановилась и застыла на несколько мгновений. Затем отступила назад и прижалась спиной к скале, распластав по ней руки.
— Исчез Токуро мой, и нет его нигде. Может, тучи песка и снега обвевают его в чужой стране? Три года были неразлучны мы — и вот нет его нигде! Все горестней и печальней мне, последние листья надежды роняю я. Три года были неразлучны мы — и вот нет его нигде!
Девушка склонила голову налево и застыла.
На скале появился Токуро, одетый в богатую одежду с пятнами крови. За поясом у него торчал длинный нож. Он встал, слегка расставив руки, словно желая обнять зал.
— Здесь всю ночь танцуют огненные обезьяны, скоро станет алой белая гора. Посмеяться мне хоть горьким смехом, но лишь слезы из очей бегут. Три года были неразлучны мы с Хацуми — и вот нет ее нигде!
Он опустил голову, прижав правую руку к сердцу и подняв левую чуть выше головы.
Темнота слева от них медленно просветлела, и безжизненный голос одетого в белое человека произнес:
— Они потеряли друг друга. Они плачут.
Так же медленно свет погас.
Девушка отошла от скалы и опустилась на колени.
— Ночью и днем ожидаю его я. И легкий звук заставляет вздрагивать: шелест дождя или шорох ветра. Рукавом закрываю глаза и плачу, друг дорогой мой. Где ты, потерял память на дорогах чужбины и забыл меня? Беда в город пришла, горит огнем он — и нет рядом тебя.
Медленно подняв голову, Токуро двумя осторожными шагами подошел к краю скалы и опустился на левое колено. Склонив голову направо, он слушал, что говорит Хацуми. Затем резко поднял руки к небу:
— Вижу белую цаплю на тихой осенней реке — то моя любимая Хацуми плачет невдалеке.
Плавно поднявшись на ноги, девушка запрокинула голову, и, полуобернувшись к скале, вытянула руки к юноше. Ее руки извивались в «танце волн». Так же, наполовину обернувшись к юноше, она опустилась на колени и произнесла:
— Открылось небо дивной чистоты — то рядом со мною появился ты!
Затем быстро поднялась и исчезла за камнем. Через несколько мгновений девушка появилась на скале, рядом с Токуро. За их спинами языки шелкового пламени взвихрились с особой яростью, а жители города застыли на коленях, с руками, вытянутыми в сторону огня.
Токуро и Хацуми минуту смотрели на горящий город. Затем юноша встал на колени перед Хацуми. Девушка медленно провела рукой над его головой и тоже опустилась на колени. Они взялись за руки и одновременно подняли лица к небу.
— Алые искры любви смешались с темно-лиловым дымом утраты. Поем мы грустную песню потери и ветер разносит ее по далям необозримым.
Влюбленный чуть отодвинулся от девушки, и, заглядывая ей в глаза, спросил:
— Прозрачней белого шелка твоя слеза. О, не плачь Хацуми, что должен сделать я?
Девушка посмотрела в сторону трепетания алого шелка и произнесла:
— Под огненным дыханьем пожара увядают цветы и чернеет трава на лугу. Любимый мой Токуро, к чему нам жизнь, если души наши будут мертвы?
Юноша склонил голову перед Хацуми и прикоснулся щекой к ее ноге.
— Да будет забыт тот обделенный разумом день, когда решился я стать наемником жадных людей. Лишь денег себе желал, забыв о страданьях чужих. Забыл о людях и о перерожденье — никто домой не вернется живым с этого поля сраженья.
Хацуми и Токуро отпустили руки друг друга. Девушка словно прилегла на камень, прижавшись головой к груди возлюбленного. Токуро выпрямился, и, также оставаясь на коленях, медленно и осторожно хлопнул в ладоши. На минуту они застыли.
Белая тень, на миг проявившаяся слева, прошептала:
— Касивадэ. Он обратился к богам.
Затем тень вновь исчезла в сумраке.
Девушка тихо произнесла:
— Боги слышат. Лишь там небеса и земля только там для нас. Лишь там, а не средь людей. Идем же любимый, идем в страну, ожидающую нас. Встретимся в Чистой Земле — не будем желать иного!
Хацуми погладил воздух над ее головой и ответил:
— Будем глядеть мы отсюда на горы, а горы на нас. И долго глядеть мы будем, друг другу не надоедая. Любоваться месяцем сможем, когда он еще серебрит светом своим воду реки. Три года неразлучны мы были. И будем неразлучны еще три тысячи раз по столько! Прими же любовь мою, о Хацуми и подари мне свою!
Выхватив из-за пояса нож, он прикоснулся им к груди девушки, затем к своему горлу. Красные лампы поблекли и город скрылся во тьме. Включились синий и зеленый направленные светильники, ярко осветив лишь вершину скалы. Остальная часть сцены оказалась скрыта во мраке. На скале Токура и Хацуми сплелись в нежном объятье, и лишь нож сверкал в поднятой руке юноши.
Затем рука с ножом упала, юноша и девушка тихо опустились на скалу и застыли в неподвижности.
Слабый свет мягко вызвал из тьмы невидимости одетого в белые одежды человека. Тот прошептал и шепот его был услышан даже в дальних уголках зала:
— Они умерли.
Человек медленно лег лицом на пол.
Несколько минут в театре стояла ошеломленная тишина.

Глава Средней ветви выпрямился в кресле.
Он сидел в отдельной кабинке, ближе к левой стороне зала. Его кабинка была в четвертом ряду — так, как он и хотел. Син-ханза сидел и улыбался совершенно спокойно, но сидящий рядом с ним таку-ханза Хотто, глава шпионов Средней ветви, обливался холодным потом. Старый таку-ханза боялся. И не зря.
Горящие глаза Син-ханзы впились в актера, игравшего роль юноши. Семья юноши в одночасье обеднела, и он не смог выкупить свою возлюбленную из Дома-на-озере. Древняя трагедия. Сотни лет актеры ее играли неизменной, такой, какой она вышла из-под кисти мастера. Сотни лет — но не сегодня.
Странное творилось ныне в театре. Странное и непонятное. Это приводило в ярость господина Гомпати и беспокоило главу его шпионов.
Син-ханза был раздражен и зол. Как он мог попасться в такую ловушку? Зачем он пришел сегодня в театр — чтобы стать свидетелем позора ханзаку? Но сильнее раздражения, сильнее удивления, сильнее всего иного, чему и не найти названия, в нем поднималась темная волна предчувствия. Ветры времени вздымались и несли сверкающий алмазный песок. Песчинки впивались в глаза Син-ханза, прогрызая себе путь в его душу.
Рука Ширая Гомпати опустилась на подлокотник кресла и сжалась. Вцепилась в дерево до посинения ладони.
Таку-ханза Хотто похолодел.
Необходимо было срочно что-то делать. Вдруг его господин впадет в безумие посреди переполненного театра? А здесь много уважаемых и полезных людей! В зале были даже главы дейзаку, их извечных противников. Если что-то произойдет, то господин Гомпати навсегда потеряет лицо… Многие полезные и нужные люди отвернутся от Средней ветви. Как же, ведь ей правит безумец!
Весьма неприятная ситуация. Подобного нельзя допустить!
Хотто поклонился Гомпати и, слегка запнувшись, произнес:
— Какая… необычная трактовка древнего текста. Верно, это господин Кинзира Хамакура лично решил изменить пьесу. Никто бы иной на такое не отважился.
Несколько долгих мгновений таку-ханза казалось, будто господин его не слышит.
Затем тот расслабился, руки его перестали сжимать подлокотники, словно это было горло врага, и он откинулся на спинку кресла. Через четверть часа, не повернув в сторону Хотто головы, Син-ханза произнес:
— Я благодарен вам, господин Хотто. Вы были правы, не время и не место для выражения моего гнева.
Глава Средней ветви Черного Древа не отрывал глаз от сцены.
В это время на сцене юноша решил умереть, чтобы смыть позор, который он принял, нападая ради денег на горожан. Его возлюбленная предложила ему это печальное решение и решила последовать за ним дорогой смерти. Люди, которые дали оружие юноше, так и не были показаны. Последнюю половину часа зал был исполнен напряжения — кого же назовет господин Хамакура в качестве виновников пожара и самоубийства влюбленных?
Но нет, не было показано этих людей. Однако каждый, кто сидел в зале, очень хорошо понимал, о ком идет речь. И каждый из тех, что смотрел сегодня эту пьесу, сделал для себя выбор. Часто он был совсем не в пользу Черного Древа.
Пьеса закончилась. Влюбленные убили себя по древнему ритуалу. Тела Токуро и Хацуми лежали на вершине скалы и сильный ветер трепал их одежды.
Зал молчал, словно ни одного человека не было в нем. Затем взорвался, всплеснулся оглушающей волной хлопков одобрения.
Таку-ханза боялся повернуться к своему господину. Он был на грани того, что древние называли бёсё — когда в человеке вздымаются самые темные и липкие чувства, когда разум исчезает и человеком руководит лишь страх.
И вдруг случилось невероятное…
Хотто услышал слева от себя сильный хлопок. Затем еще один. Хотто обернулся к господину, и увидел, что глава Средней ветви громко хлопал левой ладонью по правой руке. Он далеко отставил их от себя, руки его обрели свою жизнь и волю и рвались к актерам. Устремив неподвижный взор на сцену, Ширай Гомпати хлопал все сильнее.
В глазах его плясало пламя.
То было не отражение огня, что недавно полыхал на сцене. Нет, это были далекие отголоски кровавого безумия, что ныне пряталось, но готовилось вскоре собрать свою смертную жатву.
Син-ханза жестоко улыбался, аплодируя гению сцены, который только что нанес сильный удар по задуманным Гомпати делам. Так неприятно, но так красиво! Глава Средней ветви сильно бил левой рукой по правой, и ничего не видел перед собой.
Он был слеп и не собирался прозревать.

Сухой жар пламени глотал Нобунага.
Тот, на ложе, сегодня уйдет. Навсегда прервется связь между ним, уплывающим в небеса смолистым дымом и Нобунагой. Та неопределенность, что длилась всю их жизнь, сегодня окончится. И тоже — навсегда. Теперь многое станет проще, но мало радости от этого.
Сухой песок дерет горло и злой сок ягоды-горчанки на языке.
Тонул в пламени Нобунага.
Оранжевые и алые тени бродили по его лицу. Справа и слева от погребального костра застыли двое воинов: молодой и старый. Оба — в свободных синих хаккама и плотных синих же кинну. На груди каждого — знак в виде золотого круга. Молодой держал в руках круглое бронзовое зеркало, позеленелое от времени, старый — покрытый узорами шар из изумруда величиной чуть больше кулака. Напротив Нобунаги, глядя на него через дрожащую завесу огня, замерла девушка. В ее руках — потрескавшаяся от старости шкатулка черного лака с яшмовыми подвесками внутри. На ладонях самого Нобунаги покоился тяжелый прямой меч. Сегодня старик был четвертым у костра.
Сегодня… Он надеялся — больше никогда!
Пламенную пелену ткал Нобунага.
И пламя отражалось в его глазах. Нет! Это горела его душа. Слезы высыхали от жара, оставляя на щеках белесые дорожки. И не понять, где обжигающие ладони погребального костра, а где — кипение горчащей соли в душе старого архивиста.
Сегодня он хоронил брата. Близнеца.
Как горько!
…Хрустнула ветка под ногами. Кто-то подошел и встал слева.
— Господин?
Нобунага пришел в себя. Костер давно прогорел, лишь кроваво-алые угли дышали жаром. И — четверо стояли у костра. Пятый, — Хосокава Элсон, — только что прервал мысли Нобунаги.
Старик вздохнул и медленно поклонился воинам и девушке. Те склонились в ответ и покинули каменную площадку. Руки у старика закаменели и почти не разгибались. Нобунага с трудом сумел уложить меч в поспешно поданный Хосокавой футляр.
Архивист повернулся к догоревшему костру и надолго застыл в глубоком поклоне.
…Через половину часа он спускался по скалам, оставляя за спиной истекающие ленивым жаром угли. Некогда его брат пожелал уйти к Алмазному Колесу путем огня — что ж, он исполнил желание.
Внизу Нобунагу ожидали его люди. Полтора десятка человек одетых в синее. Совсем молодые, седые старики, воины среднего возраста… Мужчины и женщины. Пятнадцать человек — четвертая часть тех, кто остался с семьей Нобунаги. Тех, кто был верен и пронес эту верность через жизнь.
Нобунага оглядел их, молча кивнул и повернулся спиной к заходящему солнцу. Впереди, за перевалом, в семи десятках километров отсюда был Кинто. Архивист оглянулся на скалу, где недавно горел погребальный костер и направился в сторону города. Маленький отряд двинулся за стариком. Двое молодых воинов опередили Нобунагу и быстро ушли вперед.
В горах надо быть осторожным. Особенно, если ты забрался так далеко от города.
Когда солнце на две ладони подкралось к вершине горы Онобэ и золотистые предвечерние тени легли на тропу, эта истина подтвердилась еще раз. Слева, из узкой расщелины, навстречу людям медленно выбрался демон. Хашур. Был он стар и сед, как само время, но янтарный огонь в глазах горел ярко, как у нетерпеливого юнца. Да и булыжники мышц говорили, что лучшее время хашура отнюдь не позади. Тело демона было перетянуто ремнями из акульей кожи, справа на поясе висела кобура, из которой торчала серая пластиковая рукоять, а к левой нижней руке пристегнут кожаный чехол с кинжалом.
Воины мгновенно закрыли собой Нобунагу и нацелили автоматы на окружающие скалы и демона. Хашур спокойно приблизился к отряду и остановился. Тряхнув седой гривой, в которой звякнули серебряные пластинки, он коротко, но уважительно поклонился. Нижнюю пару рук сунул за пояс, а верхнюю сложил на груди. Издавна это считалось приглашением к мирному разговору.
Хашур блеснул глазами и оскалил в усмешке крепкие клыки:
— Пусть путь ваш будет легок и дела удачны.
Говорил он, на удивление, чисто. Ни малейшего рычания или пришепетывания. Нобунага изумленно приподнял брови. Столь хорошо разговаривающий демон — это необычно, очень необычно. Верно, хашур действительно стар.
— Желаю вам и вашему повелителю Хёггивашэ долгих лет жизни, — откликнулся архивист.
Демон едва заметно усмехнулся и произнес:
— Хёггивашэ услышит и оценит ваши слова, господин архивист.
Нобунага молча поклонился.
— Я искал вас, уважаемый архивист, — продолжил хашур. — Нам необходимо поговорить.
Он повернулся и указал рукой на расщелину.
— Это можно сделать там. И я желаю говорить с вами наедине.
Некоторое время Нобунага рассматривал неожиданного знакомца. Странный хашур. Удивительное предложение. Но если подумать — что в нашем мире не удивительно и не странно? И потому Нобунага кивнул в сторону расщелину. Двое из его людей быстро добрались до щели меж скалами и скрылись в ней. Вскоре они вернулись. Старший из них подошел к Нобунаге и произнес:
— Недалеко, мой господин. Узкий и опасный проход, за ним широкий выступ над ущельем. Пусто. Ни на скалах, ни с той стороны ущелья никого не видно.
Нобунага помолчал. То, что его люди никого не заметили, еще не значит, что никого там нет. Хашуры живут в горах и соревноваться с ними в искусстве укрытия средь камней бесполезно. Подумав, старик решился и неохотно кивнул демону.
Несколько минут они пробирались меж камней. Едва заметная тропа ползла под опасно нависающими сверху глыбами. Казалось — скажи громкое слово, и упадут они, раздавив неразумных букашек! Наконец старик и демон оказались на плоском каменном выступе, шагов в пятьдесят в длину и полтора десятка в ширину. Площадка торчала из скалы огромной каменной ладонью, нависающей над глубоким ущельем. Вокруг было пусто. Вдали вздымалась скальная стена — провал был глубоким и довольно широким. В теснине тихо выл сильный ветер, намного сильнее, чем там, где недавно шел отряд Нобунаги.
Нобунага быстро огляделся и повернулся к демону:
— Как мне называть вас… господин?
— Люди знают меня как торговца по имени Старый Ву, господин архивист. Но имя это — только для вас, никто более не должен слышать его. Когда вокруг нас будут другие люди, зовите меня любым другим именем. Например… Хэг. Да, это хорошее имя. Хэг.
— Хорошо… господин Хэг. Мое имя Нобунага. Итиро Нобунага.
— Да, господин Итиро Нобунага, Старому Ву известно как вас зовут, — оскалил клыки Хэг. — Я не случайно оказался здесь. Я ждал вас.
— Ждали… И давно?
— Не слишком долго, господин архивист.
— Вы знали, что я здесь буду? И как вы здесь оказались? Спустились с неба? Мои люди недавно проходили здесь. Наверняка они вас бы заметили.
— С неба? — Хашур хохотнул. — Да, пожалуй — с неба.
Демон подошел к краю обрыва и щелкнул пальцами. Внизу что-то заскрежетало и из провала возникло нечто. Это нечто поднялось и зависло перед ними в воздухе, едва заметно покачиваясь под порывами ветра. Нобунага на мгновение даже не поверил глазам. Что за удивительный сон он видит?!
Перед ним в воздухе парил так хорошо знакомый ему по древним летописям аппарат. Широкий треугольник крыла, две короткие гондолы поверху. И тяжелое стальное брюхо внизу. Из этой выпуклости свисали несколько тонких металлических… Архивист не успел додумать мысль.
Флаер бесшумно скользнул на площадку, стальные лапы ухватились за камень. В левой гондоле архивист только сейчас заметил еще одного хашура. Судя по иссиня-черной шерсти — молодого. Тот проворчал нечто неразборчивое. Хэг в ответ молча махнул рукой и повернулся к Нобунаге.
Он явно был доволен произведенным впечатлением.
Нобунага долго рассматривал флаер.
— Мир сложнее, чем нам кажется, — наконец промолвил он.
— Верно, господин архивист. Изредка прошлое дарит странные подарки. Это — один из таких даров. Старый Ву ходил в мертвые города в поисках новых товаров. Старых вещей. Он долго искал, и однажды ему повезло.
— Я слышал об этих вещах. Но не верил. Мне придется извиниться перед кое-кем из друзей.
Нобунага с интересом разглядывал железную птицу. Это было нечто удивительное! Столь древняя вещь — и работает?! Поистине, сегодня день потерь и обретений.
Седой хашур покосился на старика, вздохнул и пожал плечами:
— Старый Ву не сможет продать вам ни одну из них. К сожалению, уважаемый господин Нобунага, поиски этих флаеров так дорого обошлись, что цена окажется поистине необыкновенной.
— Я ничего не говорил о покупках, господин Ву.
— Не говорили, уважаемый господин Нобунага. Но блеск ваших глаз явно говорит о том, что вы пытались оценить эту вещь. Товар сей крайне недешев. Цена не подойдет вам, господин архивист.
Нобунага неопределенно хмыкнул. Помолчав, он усмехнулся:
— Что же, дела торговые мы обсудили. Зачем вы хотели видеть меня, господин Ву? Верно, у вас есть нечто иное на продажу? Но если я не так состоятелен, чтобы быть вашим клиентом…
Седой демон замялся.
— Верно, с деньгами у вас плохо. Но это маловажно. Ваш род столь древен, что деньги для вас не должны быть основой. Ведь есть иные возможности…
Хашур вновь умолк, подбирая нужные слова. Нобунага пожал плечами:
— Подарки я тоже не могу принять, вы знаете.
— Да, господин Нобунага. Я это знаю. Старое правило, древнее даже этих машин.
— Так что же вы хотели?
Медленно, мешая в словах времена и лица, седой хашур начал свой рассказ. Он вдруг словно разучился нормально говорить, вспоминая нечто очень далекое:
— Старый Ву обязан… один… человек. Но мой долг… не нужен. Нет, не так! Просто Старому Ву нечего ему предложить. Он… У него есть… Да, почти все. Мне нет возможности расплатиться. Но я могу предложить свою помощь вам. А через вас — другим людям Кинто. И тем уменьшу свою обязанность… тому человеку.
— Долг… Через меня? Странно… И… он столь велик, ваш долг?
В этот миг ветер рванул их за волосы. Серебро в гриве демона коротко звякнуло. Хашур явственно вздрогнул и огляделся. Казалось, что он к чему-то прислушивается. Вокруг было пусто и тихо, лишь ветер пел тоскливую песню в ущелье. Демон успокоился и ответил:
— Да. Нет. Так случилось, что Старый Ву сам определит, когда долг будет выплачен. В этом мой кредитор оказался милостив.
— Милостив? — Нобунага покачал головой. — Скорее — жесток. Это страшное условие.
Хашур вздохнул:
— Полагаю, все же, господин архивист, что милостив.
— Что же, вам лучше знать.
— Да, это очень старая история. Не будем о ней.
Нобунага согласно кивнул. Хашур нервно потер ладони нижних рук, огляделся и продолжил:
— Кредитор Старого Ву сказал, что я могу понадобиться вам. И вот Старый Ву здесь, уважаемый архивист. Понимаю, мое появление неожиданно и несет в себе много вопросов. Но вам нужно либо поверить, либо отказаться от моих услуг. Старый Ву не сможет вам даже поклясться. Ничем, кроме здоровья внуков.
— А как же Рассвет?
— Это не моя вера, господин архивист. Это сказка для молодых, которую они придумали для оправдания своих дел. Они верят в Рассвет, даже сильнее чем верили их предки пятьсо… хррр… не будем вспоминать! Старый Ву стар, слишком стар для этих дел.
Ветер хлопнул полой кинну Нобунаги и звякнул серебром хашура. В этот раз и старику почудился чей-то далекий голос. Демон вздрогнул и вновь огляделся по сторонам. Затем наклонился к человеку и прошептал:
— Придумайте клятву и я ей поклянусь…
— Мне достаточно вашего слова, господин Ву. — покачал головой Нобунага. — Сегодня я хоронил брата… и огонь принес мне странное. Я знаю, мир меняется и скоро изменится еще сильнее.
Хашур согласно кивнул.
— Да, мир меняется. Вы знаете, вскоре — очередное Канджао. А ваш брат…
— Он умер не просто так. В его доме побывали ваши собратья…
— Старый Ву знает об этом. Но это не хашуры моего племени, они подчиняются Повелителю. Его зовут Масадо, но иногда он становится столь нагл, что зовет себя Повелителем Хёггивашэ. — Седой демон зло усмехнулся. — Сегодня мы встретимся с ним.
— Мы?
— Да, уважаемый архивист. Сегодня хороший день, чтобы навестить моего далекого потомка, который подарил себе столь интересное имя. Вы согласны?
— Мои люди устали. Мы проделали долгий путь, а до города еще далеко.
Демон довольно оскалил клыки:
— Мы успеем, господин Нобунага. Везде успеем. Верьте мне, господин архивист, везде!
Он подошел к краю выступа и поднял верхние руки. Несколько ударов сердца и из бездны поднялись десять стальных птиц. Флаеры выстроились полукругом, центром которого оказался седой демон. Хашур повернулся к Нобунаге и усмехнулся:
— И не забудьте, меня зовут Хэг!

Хрустнула ветка, — гибарг вновь пошевелился в зарослях. Он устал и не желал бежать. Мало кто мог сравниться с хашуром в долгом беге, и гибарг не из таких. Сейчас зверь, тяжело дыша, разглядывал хашуров из зарослей. Он понимал — ускользнуть невозможно, остается драться.
Масадо потянул из чехла кинжал и сделал пару шагов назад. Гибарг далеко прыгает, и он хитер. То, что кусты шевелятся справа, еще не значит, что он там. Гибарги не просто хитры, иногда Масадо казалось, что они разумны. Опасно, очень опасно… Но тем ценнее шкура старого зверя, добытая своими руками!
Хашур подхватил еще один дротик левой рукой.
Еще раз осмотрев кусты, он метнул нагэ. Оба. Тут же в его ладони легли еще два древка. В тот же миг они отправились на поиски жертвы. Мелькнули и исчезли, перечеркнув освещенную закатным солнцем поляну.
И еще раз! И еще!
На пятый раз Масадо повезло. Из чащи донесся хриплый рев, раненый зверь не смог сдержать своей ярости. Но полурык-полумяуканье тут же стихло. Кусты зашуршали, — справа и слева одновременно. Масадо прищурился — их двое? Нет, это невозможно. Гибарги ненавидят сородичей, встречаясь лишь по весне на время коротких и смертельных любовных встреч.
Хашур метнул еще пару дротиков.
В кустах захрустели ветви, мелькнуло гибкое пятнистое тело, — гибарг убегал. Масадо бросился ему вслед, даже не успев подхватить второй дротик. Его охранник замешкался, поднимая упавшее копье. В этот миг Повелитель хашуров уловил движение справа. Резко отпрыгнув в сторону, он прижался спиной к стволу дуба и выставил перед собой нагэ. Раздался хриплый рев и короткий вскрик. Неловкий охранник упал с разорванным горлом, а пятнистая тень мгновенно скрылась в кустах.
На минуту все замерло.
Стало так тихо, что Масадо услышал, как стрекочут древесные кузнечики.
Кусты на той стороне поляны вновь едва заметно шевельнулись. Похоже, рана привела гибарга в ярость, и тот решил поохотиться на преследователей. Из зарослей послышался шорох. Через мгновение, совсем в другой стороне, качнулась ветвь.
Второй телохранитель приблизился к господину. Сбросив на землю колчан с дротиками убитого воина, он достал из-за спины тяжелое копье-яри и протянул его Повелителю. Пасть Масадо раздвинулась в усмешке-хаск, той, что приходит к хашуру, когда тот встает над обрывом смерти. Масадо сунул в чехол кинжал, ухватил яри и шагнул на поляну. В верхних руках он держал по дротику, в нижних — яри. Слева от Повелителя скользил охранник, держа в каждой руке по нагэ.
Масадо молча ткнул яри в сторону куста. Хашур-воин метнул туда два дротика. Еще один тычок копьем — и еще два посланца смерти прошуршали в воздухе. Повелитель взглянул в сторону другой группы кустов. В этот миг слева в воздухе возникла стремительная тень!
Хашур резко обернулся, подставляя яри под падающую с неба смерть.
Удар!
Откованное в форме листа ивы с двумя стальными перьями-листьями у основания лезвие яри с влажным хрустом вошло в грудь зверю. Хашур зарычал, присел под ударом тяжелой туши и упер тыльный конец яри в землю. Он выронил оба нагэ и ухватил копье всеми четырьмя руками.
Злобное рычание и вопль боли рванулись к небу. Мотая мордой, брызгая слюной и кровью, гибарг полз к врагу. Все глубже и глубже загоняя в себя копье, он тянулся к Масадо лапами с грязно-белыми когтями. Стальные перья лезвия вошли в грудину гибарга и застряли.
Гибарг умирал. Зазубренное острие разрывало его внутренности, но он все рвался и рвался вперед, пытаясь даже в смерти добраться до врага. Когти оставляли глубокие царапины на древке из черной сосны, кипяченой в желчи акулы и стальных кольцах-судзиганэ у самого основания лезвия.
Масадо хрипел от натуги. Он упал на левое колено, из последних сил удерживая тушу беснующегося зверя подальше от себя, не давая ему дотянуться когтями. Хвост гибарга полоснул воздух — зверь пытался выбить глаза хашуру. Но охранник взмахнул нагэ и хвост отлетел в сторону. Быстрое движение, — и хвост оказался пришпилен дротиком к земле.
Еще немного и Повелитель хашуров вернется с традиционной охоты со шкурой гибарга. Совсем немного и…
Что?!
Кусты затрещали. Из них показалась пятнистая морда с оскаленной пастью. Зверь взвился в воздух, метя в воина…
Смерть распахнула хаори, готовясь принять в костлявые объятья самонадеянного Повелителя хашуров и его слугу.
— ХХХДААА!!! — крик, как громовой удар.
Лес вздрогнул. Мир побледнел и потерял цвет, закрытый от взгляда закопченным стеклом. На миг все застыло. Звук, исторгнутый великаньей глоткой, вбивал в голову Масадо ржавые гвозди, ломал волю, от него мелко дрожало тело и мышцы расплывались жижей рисовой похлебки.
Масадо моргнул. В глазах — ало-зеленая муть болота, в которой мелькали белые кувшинки. Болото? Цветы?! Хашур до боли зажмурился и резко открыл глаза. На фоне зеленой листвы проявилась окровавленная пасть гибарга. И его огромные, молочно-белые клыки, — в локте от лица Масадо.
Гибарг был мертв. Туша зверя обвисла и тяжко тянула копье к земле.
Хашур со стоном упал на бок и выпустил из рук яри. Он равнодушно глядел на второе пятнистое тело, бьющееся на земле в пяти шагах от него. Медленно, очень медленно, над поляной проплыло темное древко дротика-нагэ. Вослед ему — еще один. Так же неспешно пятнистая тень взметнулась в воздух, неторопливо пластая все вокруг когтями, чтобы через минуту или час опуститься на том же месте, пронзенная двумя дротиками. Еще вечность зверь ярился и грыз крепкое дерево и, — успокоился. Лишь хвостовые когти медленно скребли по земле.
Но вот и они застыли…
И только тогда Повелитель понял — случилось небывалое. Ему встретилась пара гибаргов. Пара! Такого еще не бывало! Ни с кем и никогда. Охота завершилась, и он остался жив. Да! Хашуры будут слагать о нем легенды! Легенды! Или…?
Чей был крик?
Кто убил второго зверя?!
Он с трудом повернул голову и увидел спасителя. Седая тень надвигалась справа. Седая и очень знакомая. Масадо вздрогнул и почувствовал, как раскрывается пасть в усмешке-хаск.
Ничто еще не закончилось.

…Дротик с громким треском сломался в руках Масадо. Повертев в руках узкий треугольник наконечника, демон зашвырнул его в кусты.
— Кхашш… Мне не о чхем гховорить с человехом! — прорычал он.
Седой хашур спокойно пожал плечами:
— Зато у него есть что спросить. И я советую тебе ответить, мой последыш!
Хэг обернулся к архивисту и кивнул. Нобунага подошел к хашурам. Пальцы, сжимающие посох, побелели, но голос архивиста был спокоен:
— Мой брат умер. Ваши… люди разгромили его дом, и в тот же день он ушел в Чистую Землю. Я хочу знать почему это случилось.
Молодой хашур, которого Хэг назвал Повелителем, презрительно оскалился и промолчал. Седой демон недолго смотрел на Повелителя, вздохнул и подошел к убитому гибаргу. Выдернул глубоко вошедший в левый глаз дротик, подобрал на земле еще пару и метнул их в сторону росшего на той стороне поляны дуба. Три нагэ сразу. Одной рукой. Наконечники нагэ глубоко вошли в дерево, образовав ровный треугольник.
Лицо Масадо исказила гримаса, — он и сам бы не смог объяснить, что чувствует.
До дуба было шагов пятьдесят.
— Много времени у меня ушло, чтобы научиться такому, — Хэг вернулся к Повелителю и Нобунаге. — Много, очень много. Мои просьбы стоит уважать, последыш.
Он говорил спокойно, но от этого голоса шерсть на спине у Масадо встопорщилась как от холода.
— Я пообещал помощь человеку и исполню обещание. Не стой на пути моего слова, последыш.
— Не зхови менхя позхледышхем, ты, старикх!
— Не буду, о Повелитель, — прошептал Хэг и заревел: — Но только если ты разинешь пасть и расскажешь все, о чем тебя спросят!
Молодой хашур огляделся. Один его воин-телохранитель, — внешне расслаблен, но готов в любой миг защитить Повелителя. И десять воинов проклятого старика! Да еще человек с четырьмя своими воинами. Это будет похуже двух гибаргов сразу. Пожалуй, похуже трех. Во сколько гибаргов оценить самого Изначального, Масадо не знал.
Стоит признать силу. На время.
Он прорычал, не поворачиваясь к человеку:
— Скажи ему, что мое имхя Маххадо, и я Повелитхел свобходных хашуров. Кхашш… От окхеана и до окхеана!
— Его зовут Масадо. Он собрал пару сотен хашуров, которые бросили свои семьи, и ушли готовиться к Рассвету, — перевел Хэг. — А еще он хочет убить всех остальных старейшин и встать над всеми хашурами.
Седой демон довольно хмыкнул.
— Но я намерен жить долго. А теперь, уважаемый архивист, задайте ему ваши вопросы. Он ответит.
Нобунага поклонился Хэгу и попытался поймать взгляд молодого демона:
— Я хочу знать, отчего умер мой брат. Верю, вы не унизитесь до лжи. Если нам суждено стать врагами — сделаем это достойно.
Масадо скривился. Что позволяет себе этот книжный червяк?! Но сила… сила сейчас на стороне человека. Демон молчал, пережигая в себе ярость и злобу. Когда угли ненависти покрылись холодным пеплом разума, он прорычал, обращаясь к Изначальному:
— Он будхет гховорить и тхребховать отхвета? Кхашш… Чхеловек? Здхесь, в нашхих лешах?!
Хэг молча смотрел на него. Казалось, он ухмыляется и это вновь подняло алую волну гнева в Масадо. Но сила… Силе надо подчиниться. Ненадолго.
— Вы нарушили древние правила. Пришли туда, где вам нельзя быть, — продолжил Нобунага, а его глаза впились в глаза демона. — И если вы убили моего брата — у меня есть право на месть.
— Скхаши ему, правхила больхше не дейхствуют! Прихшло другхое время! — оскалился Повелитель. — Скхоро Расшвет!
— Мне нет дела до ваших странных идей!
Кулаки Масадо сжались. Он убрал руки за спину и проворчал, глядя в сторону от Нобунаги:
— Кхашш… Скхашши ему, шшшто мои воины не трохнули егхо брата.
— Он был найден мертвым.
— Скхашши ему, — они не убхивали егхо! — взревел демон. — Кхлянусь Расшветом!
Седой демон наклонил голову. Он помолчал, глядя на своего более молодого родича. Повернулся к Нобунаге и рыкнул:
— Ему можно верить. Он поклялся Рассветом.
Архивист задумался, выпав на несколько минут из этого мира. Очнулся и промолвил:
— Этого мало. Я должен знать, что там было.
Масадо пожал плечами. Что же, Рассвет еще не окрасил кровью небо, да и Луна не над правильной половиной мира. Демон задумался, вспоминая доклад командира воинов. Минутой позже он начал повествование, опуская незначительные или неудобные подробности. Довольно быстро он рассказал почти все, что знал. Умолчал лишь о том, что воины через день вернулись к дому старика и обнаружили того мертвым. Хашуры бросили тело старика в подземном леднике, еще раз перерыли дом, ничего интересного не сыскали и ушли, унося с собой бумажку, в которую были завернуты две пилюли Древа Жизни.
Нобунага и седой демон переглянусь. Им было ясно, что Повелитель рассказал не все. Но и не солгал. Смерть брата Нобунаги не была виной его хашуров.
Усталость положила свои тяжкие лапы на плечи архивиста. Нобунага поднял голову и долго смотрел на полыхающий в небе пожар. Заходящее солнце залило небосвод багряным и светло-алым. Пламя погребального костра возникло перед глазами старика. Какое-то время он смотрел в огонь, потом пришел в себя.
Темный путь завершился. Мстить было некому.
Можно возвращаться в Кинто.
Но нечто в рассказе демона царапнуло Нобунагу. Незначительная деталь, мелкая подробность. Архивист повернулся к Повелителю:
— Какие слова передал вам мой брат?
— Пустхой расгховор! Смотхреть на небхо, шлушать старикхов… Кхашш! — демон презрительно сплюнул. — Он бхы ешхе предхлошил прошесть кхниги!
— Значит — смотреть на небо? — повторил Нобунага. — Слушать стариков…
Опустив голову, архивист уставился на траву под ногами. Глядел и не видел. Пытался вспомнить. Но знание не торопилось проявиться. Нобунага закрыл глаза и постарался сосредоточиться. Минута, две, пять…
Тьма затопила все вокруг, лишь огонь крохотной свечи разгорелся перед ним. Недалеко, руку протяни, и — вот он, обогреет мудрого и обожжет неумелого.
Из темноты вспорхнула на ладонь книга. Маленькая, сама чуть больше ладони, с золотым обрезом. Раскрылась и хрустнула серыми от времени страницами. Теплый свет свечи скользнул на бумагу. Строки, тщательно выписанные киноварью, задрожали и соскочили со страницы, поднялись и замерли в воздухе. Долго они горели во мраке, пока архивист читал и перечитывал их. Наконец, книга захлопнулась, поглотив узор киновари, и скользнула обратно во тьму. Нобунага позвал следующую…
Перед ним мелькали тома, томики и огромные фолианты. Обрезы, форзацы, обложки и страницы порхали перед мысленным взором архивиста — коричневые и серые, с золотым тиснением по толстой коже и скромные матерчатые, рыхлые бумажные и плотные, гладкие, с добавлением шелка и рыбьего клея. Шелестели страницы древних книг, на миг проявлялись алые, черные, синие строки, и вновь уходили во тьму.
Нобунага вспоминал. Он держал в памяти многие, очень многие из книг Архива. Не все. Но, — самые важные. Ведь архивист — не только знание и умение. Нет, это жизнь. Часто — вся жизнь.
Когда последний том исчез во тьме, Нобунага понял, что едва стоит на ногах. Он не знал, сколько прошло времени, но это было и не важно.
Главное — иное. Он знал. Теперь — точно знал.
Пророчество исполнялось. Но… неправильно. Или…?
Архивист вспомнил разговор с Мараховым. Вторая часть пророчества исполнилась — копье, которое метнули древние, принесло кровь и войну в Кинто. Третья… Третья — тоже. Нобунага знал, как и когда появилась в городе Сущность, и кто подарил ей свое тело. Пятый сын Шангаса при Водоеме, шангер пятого ранга Янни Хокансякэ стал воплощением Сущности Шангаса. Время четвертой части пророчества еще не наступило, ведь и третья не завершена.
Но первая! Почему же он, Нобунага, не видит, как исполнилась первая часть?! Ни он, ни кто-либо иной из знакомых ему людей! Или… Быть может брат что-то знал? Нобунага постарался припомнить, чем в последние годы занимался его брат.
Брат. Близнец. Былой соперник в любви. Они стали не слишком дружны после того, как Анни выбрала Нобунагу. Именно тогда брат ушел из семьи и посвятил жизнь своим исследованиям. Он занимался… Он…
Архивист вздрогнул, открыл глаза и уставился на багровое небо над головой.
Небо!
Неужели?!
Старика затрясло. Если он понял правильно… Архивист опустил голову и взглянул в глаза седому демону. Тот вздрогнул. Похоже, он догадался, о чем подумал человек.
— «Огненный меч…» — прошептал Нобунага строку из древней поэмы.
— «…и крошки точильного камня…» — так же тихо откликнулся старый хашур.
…Масадо нетерпеливо переминался рядом с Нобунагой. Старик-человек ушел в свои мысли и забыл обо всем. Верно, он решил, что Повелитель хашуров будет ждать, пока он не додумает свои медленные стариковские мысли?! Хашур увидел, как побледнело лицо Нобунаги, и посмотрел в сторону Изначального. Тот тоже выглядел встревоженным.
О чем размышляют эти трухлявые колоды?! Чего они так всполошились?
Некоторое время все молчали. Наконец, молодой хашур не выдержал:
— Чхего молчхиш, стхарикх? Штхо это? О шем гховорил тхвой братх?
— Небо и старики… Он больше ничего не сказал?
— Нхет. Толкхо то, чхто вхремени мало. Кхашш! Он пхрав — у стхарикхов вхремени мало!
Довольно оскалясь, Масадо еще раз сплюнул и добавил угрожающим тоном:
— Я расхкхазал, шхто зхнал. Тепхерь вы раскхажетхе мне, чхего тхак испхугались!
Хэг и Нобунага переглянулись. Человек пожал плечами, а демон на мгновение прикрыл глаза.
— Есть пророчество и ты знаешь о нем, — проворчал Хэг. — И ты знаешь, что оно исполняется.
— Зхнаю, шхто онхо есхть, — скривился Повелитель, — скхазхи, прихдуманные стхарикхами.
— Не лги мне, последыш. Я знаю, твои воины следили за Тем, Кто Пришел. Они не тронули его, побоялись и были в этом правы.
— Мои вхоины нхе бхоятхся. Этхо я прикхазхал им нхе тхрогхать чушхака.
— Иногда даже ты делаешь разумные дела. Хотя я думаю, что это происходит случайно.
Молодой демон оскалился и прорычал нечто невнятное. Хэг едва заметно усмехнулся.
— Ты прав, меня не стоит перебивать. А теперь…
Седой хашур огляделся. Хашуры и люди подошли ближе к нему, завороженные силой огня, что горел сейчас в его глазах.
— Слушай меня, последыш. Когда-то в наш мир пришел Враг. Мало кто помнит, каков он был, но все знают, что он принес с собой смерть. Люди и демоны были едва не уничтожены им. Враг был силен и равнодушен, ему было все равно, кого убивать. Даже мы, племя хашуров, самые сильные из демонов, стояли на краю пропасти. В те дни многие из нас впервые в жизни узнали, что такое усмешка-хаск. Так было.
Он вздохнул:
— Надежда на жизнь таяла, как тает снег по весне… Никто не мог быть уверен, что проживет еще один день. Но люди сумели взять над Врагом верх. Они создали Сущности и те победили Врага. Не убили, нет, но отбросили так далеко, что дорога оттуда заняла бы тысячу лет. Или даже больше. Враг бежал во тьму, в бездну, которую мы видим каждую ночь над головой. Так было.
Хэг бросил мрачный взгляд на архивиста и продолжил:
— Враг ускользнул и ждал своего часа. Ждал и дождался. Верно, ныне его время настало. Так есть.
Изначальный перевел дух. Многие из тех, кто стоял вокруг него, знали эту историю. Они слышали ее от старейшин или от учителей. Но вот так как сейчас, ее не рассказывал никто. Казалось, что Хэг сам жил в то время и видел Врага…
— Некогда было предсказано, что Враг вернется. Он залечит свои раны, соберет новые силы и вновь нападет на наш мир. И тогда люди и демоны должны встать вместе, с оружием в руках — против Врага. Так предсказано, и так будет. Брат этого человека предупреждал тебя о возвращении Врага. Теперь ты понимаешь, что означают его слова.
Седой демон вздохнул и серебро в его волосах коротко звякнуло. Последние слова он произнес совсем тихо:
— Время настало, последыш, называющий себя Повелителем. Пророчество исполняется. Тот, Кто Придет — Пришел. Твои воины видели его. А значит, — вернется и Враг.
Молодой демон молча слушал своего далекого предка. Мир меняется? Хашуры и люди рука об руку… Кхашш! Он едва удержался, чтобы не плюнуть. Мерзость этих слов на языке — хуже ягоды-горчанки! Но в словах выжившего из ума старика было и интересное. Мир изменится. Что ж… Это хорошо. Почему бы ему, Масадо, не стать Повелителем всех хашуров?
Всех! Не только тех, кто верит в Рассвет!
Глаза Масадо блеснули.
Седой хашур покачал головой:
— Решил, что настает хорошее время и власть упадет тебе в руки перезрелой грушей, стоит только потрясти дерево? Этого не будет, мой последыш. Ты глуп и слаб. Власть над хашурами не для тебя. Да ты даже гибарга не смог убить сам! Пришлось мне тебе помочь!
Масадо не выдержал. Он прыгнул к убитому воину, выхватил из ременных петель яри и со злобным рычанием бросился на старого демона. Тот стоял неподвижно, скаля клыки в довольной усмешке.
Стальное жало метнулось к груди Изначального. Масадо уже слышал влажный хруст и рев боли! Он почти чувствовал, как бьется на острие копья тяжелое тело. Совсем как гибарг!
Вот! Еще миг! Еще крохотная песчинка Веч…
Седой хашур уклонился от удара. Он отшагнул назад и влево, и скользнул ближе к противнику. Перехватил лезвие у основания и резко дернул яри на себя. Копье почти вырвалось из рук молодого хашура. Оно медленно ползло мимо груди старого демона, а держащий древко Повелитель никак не мог поверить, что все — неудача!
Хэг чуть отклонился назад, руки поднырнули под копье и сомкнулись, сжав дерево и металл в удушающем захвате. Седой хашур довольно оскалился, глядя на своего неудачливого убийцу. Булыжники мышц напряглись, старый демон хрипло зарычал… Миг, — и несокрушимое древко из черной сосны, усиленное стальными кольцами, хрустнуло. Изначальный напрягся еще сильнее, рванул, и на землю посыпались обломки яри.
— Вот за это я и зову тебя последышем, — проворчал Хэг, тряхнув гривой. — Ты все еще надеешься на силу, забывая о разуме.
Удивительные слова, если вспомнить о сломанном копье под ногами. Но Масадо не успел возразить, — твердая как гранит ладонь Изначального встретилась с его лбом и мир погребла каменная лавина.
Как больно!
И — темно.

Сунув «Черт» за пояс, Ширай Гомпати подошел к окну. Бордовый и серый гранит и темно-зеленая листва редких кустиков на склоне. Алое закатное солнце и багровые облака в небе. Последний вечер старого мира. Завтра все изменится. Завтра утром древняя мощь, ведомая его волей, разобьет мир в осколки, из которых Син-ханза сложит мир новый. Он долго так стоял, не моргая и почти не дыша — до тех пор, пока скальный склон перед ним вдруг не заблестел. Дымчатое полупрозрачное стекло разделило мир и Син-ханзу, и шорох…
Гомпати вздрогнул и пришел в себя.
За спиной вновь послышался едва слышный шорох.
Нет, даже не шорох, а его тень, как если бы мышь пошевелила усами, принюхиваясь к куску сыра. Гомпати насторожился. Левая рука незаметно скользнула по камню и легла рядом с рукоятью кинжала. Позади опять что-то ворохнулось. Так же осторожно и едва слышно, но уже ближе. Син-ханза качнул головой, как бы рассматривая вершины гор, окрашенные заходящим солнцем в багровый цвет. Достав правой рукой из кармана телефон, он поднес его к уху и…
Резко развернулся, вытягиваясь вдоль пола, и ударил! «Круглый Черт» метнулся, словно атакующее жало серого скорпиона и рассек… воздух.
Кабинет был пуст.
Гомпати медленно прошелся по кабинету, оглядывая все укромные уголки, где мог бы спрятаться враг. Никого не нашел. Убрал «Черта», покачал головой и вернулся к окну. Шорох послышался вновь. Явственный, как если бы человек не собирался больше скрываться.
Рука Гомпати опять сжала кинжал.
— Вам не нужно это делать, — произнес за его спиной спокойный голос.
Син-ханза медленно обернулся. Рукоять кинжала застонала от жесткой хватки пальцев.
Перед главой Средней ветви стоял человек в желто-золотистом кинну и синих узких штанах. Старинный покрой, такой давно уже не в моде. Человек нерадостно усмехнулся:
— Мой долг — принести вам Слово, господин Гомпати. И слово это — Одиночество.
Ширай Гомпати молчал. Темное пламя рвалось из глубин глаз Син-ханзы. Ярилось, плевалось протуберанцами, сыпало искрами. Душа Гомпати тлела в горниле подземной кузницы, растекалась чадящим огнем по Сандзу, реке, текущей сквозь ад.
Он холодно улыбнулся.
— Я не боюсь твоих проклятий, Несущий Слово. Такие как ты не имеют власти надо мной.
— Мне не нужна власть, — легчайшая тень жалости проявилась в голосе Господина Лянми. — Я лишь несу Слова. И ваше Слово — Одиночество. Оно уже начало исполняться.
— Так не должно быть! Ты обязан принести Слово, и лишь тогда…
— Я счел это необязательным, — голос, как каменная плита на могиле, — в вашем случае.
Гомпати приблизился к человеку в темно-золотом кинну.
— Пытаться убить тебя бесполезно, ведь так?
— Полагаю, это — малоценная мысль, — усмехнулся Господин Лянми.
— Но я слышал, что есть способ изгнать даже Сущность…
Недоуменный взгляд. Короткая усмешка.
— Прогнать меня? Этого не нужно. Слово произнесено и услышано. Мне ни к чему здесь задерживаться.
Несколько минут двое смотрели друг другу в глаза. И зрачки Гомпати дрогнули, во взгляде возникла неуверенность. На миг, не больше. Но этого хватило.
Пространство раздалось в стороны, раздернулось с треском рвущегося шелка. Надежные каменные стены Северного дома исчезли. Вокруг до горизонта растеклась плоская пустыня — гладкая зеркальная поверхность из темного стекла. По ней, оскальзываясь и падая, брела одинокая человеческая фигурка. Она ползла к горизонту, который равнодушно смотрел поверх нее.
Вечность до края мира. Или чуть меньше — половина вечности.
Фигура пошатнулась и упала. Ногти отчаянно заскребли по холодному стеклу. Человек судорожно дернулся, с трудом поднялся и побрел дальше — бесконечным путем. К горизонту, который с каждым шагом откатывался все дальше и дальше.
Из-за края темного мира поднялся грязно-серый диск холодного солнца и покатился по небосводу, заливая гладкую пустыню бледным мертвенным светом...
…Ширай Гомпати помотал головой и отступил на шаг от Господина Лянми. Видение пропало, но ноги предательски дрожали, а в пальцах медленно таяло ощущение холода и равнодушной скользкости стекла.
— Уходи! — хрипло закричал Син-ханза. — Уходи, я не желаю тебя видеть!
— Ты сам виновен в своем одиночестве. Помни об этом.
Короткий взгляд полный жалости. Светло-зеленый отблеск и глава Средней ветви Черного Древа, Ширай Гомпати остался один.
Как холодно.
И — скользко.

— Ты слышал, о чем мы говорили?
— Нет, уважаемый тензу Лентер. Ваши системы защиты превосходны.
— Гм. Ладно. Ну так слушай. Этот человек — Серж Марахов — наш агент.
Помощник Тоххайдо молча поклонился.
— Ты знал?
— Подозревал, уважаемый тензу.
— Что же… Если подозревал, не придется объяснять многое. Верно, ты и сам постарался все разузнать?
— Да, уважаемый тензу.
— И что же тебе удалось вызнать?
— Это человек вашего клана, уважаемый тензу Лентер. По крайней мере, он прибыл с вашей базы.
— Продолжай.
— После операций по усовершенствованию внутренней структуры он некоторое время находился на реабилитации. На базе «Запад-7». Позже прошел у нас сокращенный курс подготовки хроноагента. Очень краткий. Потом его внедрили в Кубикс Танцующего Лотоса. И лишь Кубикс по-настоящему взялся за него. Они использовали его в двух коротких операциях на глубине. Удивительно, но с заданиями он справился хорошо.
— Почему тебя это так удивляет? — вмешался в разговор Тоххайдо.
Помощник обернулся к нему, поклонился и ответил:
— Он не специалист, милостивый тензу. Психологи Кубикса убедили его, что он хороший агент, но это не так. Он не готов к самостоятельной работе. Я не понимаю, почему Кубикс Танцующего Лотоса решил использовать его в таком сложном задании.
— Потому что это наш агент, — криво усмехнулся Лентер. — Они считают, что мы что-то знаем.
Иётуко поклонился и вопросительно посмотрел на него.
— Продолжай, — Лентер проигнорировал его взгляд.
— Да, уважаемый тензу. По вашему приказу техники отказались от инсталляции в него тау-системы, — спокойно произнес Иётуко. — Поэтому его возвращение полностью зависит от хронокапсулы Кубикса. Мы не сможем даже запеленговать его на такой высоте. Взамен техники установили в него что-то иное, верно — защитный комплекс. Возможно — не один.
Лентер кинул косой взгляд на Тоххайдо — что я тебе говорил, он все знает! — и мрачно кивнул:
— Это так.
Иётуко поклонился и продолжил:
— Но главное не в этом. Он недостаточно хорошо подготовлен для работы на таком неопределенном поле, как далекая высота. Прошлое известно хорошо, но готов ли он к самостоятельному внедрению на этой высоте? Больше трех тысяч лет, великие тензу. Так высоко еще никого не забрасывали.
Тоххайдо что-то тихо прошипел, а Лентер устало смотрел на Иётуко и молчал. Тот поклонился и завершил:
— Он не справится с заданием.
Лентер и Тоххайдо переглянулись.
— Вот это мы и узнаем, — пробурчал Лентер. — Что он, малыш, только что отнятый от сиськи? Ему скоро тридцать пять! Какая уж тут сиська. Если только…
И он резко и громко захохотал. Увидев взгляд Иётуко, в котором мелькнула легчайшая тень неодобрения, тут же умолк.
— Чего так смотришь, Иётуко-сан? Знаешь ведь, что старческое слабоумие в том, что человек начинает потворствовать своим слабостям.
— Да, великий тензу.
— Вот и не мешай мне делать глупости. Я старик. Мне столько лет, сколько твоим родителям, тебе, твоей жене, детям и внукам вместе взятым. Так что мне можно иногда уступать своим желаниям. А тебе нельзя, молод еще.
— Ваше слово, великий тензу.
— Что, я прав?
— Нет, великий тензу.
— Как — нет?!
— Вам больше, чем моим родителям, мне с женой, моим детям и внукам вместе взятым. На сто восемьдесят семь лет. Так что вы можете позволить себе намного больше, чем просто неприлично громко смеяться. Если бы я осмелился сказать, то вам даже позволено дергать девочек за косички, — лицо помощника Тоххайдо выражало лишь искреннее желание услужить.
— Ах ты!… Да я!... Ах ты, сукин-сан! — захлебнулся от ярости Лентер. — Вон отсюда!
Иётуко Ото по очереди поклонился обоим главам кланов и покинул комнату.
Тоххайдо тихо засмеялся. Лентер же кипел:
— Ну и прием ты мне устроил! То ядовитый соус, на вкус хуже серной кислоты. Теперь еще и этот шут! Что это с ним?
— Он поступил так по моей просьбе. Тебе нужно взбодриться, а то ты за последние дни слишком расслабился. Сад Тысячи Шагов оказался слишком удачен, — старый японец кивнул на буйство зелени и цветов за окном.
Лентер долго сидел, шипя и ругаясь сквозь зубы. Потом криво усмехнулся и вздохнул:
— Ты прав. Я почти забыл о делах. Зови своего сана.
Иётуко тут же появился на пороге зала. Лентер удивленно хмыкнул, покосился куда-то вверх, но промолчал. Помощник Тоххайдо подошел к нему и глубоко поклонился:
— Ваши защитные системы в порядке, уважаемый тензу. Просто столь великий человек не может долго сердиться на столь малозначимого…
Тоххайдо прервал его.
— Верно, ты хотел узнать что-то у нас, Ото?
— Да, милостивый тензу. Почему вы избрали этого человека?
Глава клана Тоххайдо едва заметно усмехнулся и пошевелил пальцами. Перед его помощником в воздухе открылся экран. На нем медленно танцевали какие-то разноцветные фигуры.
— Смотри.
Тот прищурился и принялся разглядывать два почти одинаковых многомерных графика. Смотрел долго, сравнивал и что-то прикидывал. Затем он принялся играть с параметрами. Древние старики наблюдали за ним с плохо скрытым интересом. Наконец Иётуко движением руки вернул гистограммы к прежнему виду.
Он собрался с мыслями и высказал выводы:
— Если отправить Марахова — деформация реальности составит не более четырех миллионных процента. А если использовать хорошего агента с обычным психотипом — то почти в две с половиной тысячи раз больше. Это неприемлемо. Такое изменение реальности слишком опасно.
Помощник Тоххайдо задумался. Старики молча ждали его слов.
— Похоже, это не обычная точка. Это очень редкая точка изгиба реальности. Похоже на… — тут он с сомнением взглянул на графики. — Но четыре миллионных… это невозможно! Такого сродства с точкой изменения не бывает!
Старики молчали. Иётуко вздрогнул — он понял.
— Так что же… — его голос стал почти неслышным, — то, куда отправят Марахова — это одна из Семнадцати Точек? Одна из тех, которые… И он…
Помощник умолк. Старики холодно смотрели на него. Под их взглядами лицо Иётуко постепенно леденело. Он, мастер кендзюцу и тайдзюцу, почувствовал давно ему неведомое. Он ощущал, как волны страха подхватили и несут его на пенных гребнях в глубокое море ужаса. Туда, где он утонет, исчезнет, растворится… Сегодня ему позволили прикоснулся к вечности. К той ноше, которую несли на себе эти двое древних, очень древних стариков. И он признался себе, что не хочет ощутить груз этого знания.
Яматоро Тоххайдо видел буйство холода и тьмы в душе помощника.
— Ты еще не готов занять наше место.
— Да, великий тензу.
— Ты понимаешь, — это хорошо. Но ты не готов, и это плохо. Ты должен учиться. Времени мало.
— Я запомню, милостивый тензу.
— Осталось всего несколько лет, — вдруг каркнул Лентер. — Учиться придется быстро.
Тоххайдо и Ото обернулись к нему. Лентер тер горло и казался удивленным своими словами не меньше, чем его собеседники. Тоххайдо промолчал. Он знал, что к словам человека, выжившего во всех трех катастрофах Центров проекта «Ковчег», стоит относиться серьезно. Яматоро неоднократно убеждался в этом за последние сотни лет.
Иётуко Ото поклонился:
— Уважаемый тензу… У меня последний вопрос.
— Ты хочешь знать, где мы нашли этого человека?
— Да, уважаемый тензу.
Ив Лентер смежил веки и проворчал:
— Привилегия старости в возможности потакать желаниям. Но есть и опасность — можно выжить из ума и не осознать этого. Ты понимаешь меня?
— Да, уважаемый тензу. Я понял. Мне еще рано знать.
— Когда решишь что готов, — задай этот вопрос еще раз. А теперь — иди. И не забудь про трансляцию из Кубикса.
Иётуко в ответ поклонился, щелкнул пальцами и покинул комнату.