Смерть желтыми стихами.

С раннего утра Якуб Галактионович находился в смятении чувств. Случаются же такие необычно теплые дни, когда в воздухе будто разлито счастье, и весь мир, от бодрых бомжей до опустившихся олигархов, купается в нем, звонкими струйками переливает из одной ладони в другую, и щедро дарит себя окружающим. Смущенные прибавляющимся днем организмы вырабатывают избыток допамина, и он, мешаясь с адреналиновыми пузырьками, носится по мужским и женским телам, превращая в латентную ярмарку любое скопление разнополых существ. И так пронзительны, так полны невнятных обещаний короткие юбочки и стройные ножки, что даже прокрути в голове десятиминутный порноклип на тему: «Что у меня с этими ножками могло было быть» и получи пятиминутный бонус: «А чего бы уж точно быть не могло», все одно обещания останутся, а ты, слабый человек, прикусив фильтр погасшей сигареты, только восторженно присвистнешь и произнесешь про себя нечто такое, что, будучи сказано вслух, не оставило бы и тени сомнения в твоей национальной, классовой и половой ориентации, невзирая ни на какой «Ягуар», часы Rolex и рубашку от Армани.
Так на людей действует весна.
Но есть некоторые особи человеческого рода, которые всегда ковыляют где-то сбоку от основной стаи, причем зачастую и в другом направлении. Таким странным примером был Якуб Галактионович Бердыщенский. Три, далекие от мартовского беспутства вещи занимали его обостренное трезвостью сознание.
Во-первых – щебет синицы, которая, устроившись на ветке старого абрикоса, с самого утра яростно позиционировала себя в качестве вестника весны. Во-вторых – письмо, пришедшее по электронной почте от одного из хранителей, в котором он отговаривал Якуба Галактионовича опубликовывать рецензию на творчество Г.Л. Олди. Логика хранителя была стройна, аргументация – железна, и Якуб Галактионович вынужден был согласиться, что сравнивать удовольствие о прочтения книг Олди с исполнением «Соловья» Алябьева над трупом китовой акулы, разлагающейся среди известковых валунов корнуоллского пляжа – это очевидный перегиб.
Третьим, и самым серьезным диссонансом солнечному утру была запечатанная бутылка портвейна.
История весеннего воздержания Якуба Галактионовича была недолгой, и насчитывала всего год. Тогда, в такое же мартовское утро, находясь в той стадии запоя, когда его мутные пучины представляются такими же героическими и манящими, как воды Чемульпо с мостика «Варяга», Якуб Галактионович опрометчиво включил телевизор. Трудно сказать, роковая случайность или некая высшая предопределенность были тому причиной, но любой здравомыслящий алкоголик согласится, что в такой непредсказуемой стадии делать этого не следовало. Как бы то ни было, Якуб Галактионович щелкнул кнопкой старого «Шарпа», и все последовавшее спрессовалось для него в недолгий, но мучительный кошмар. Сначала он увидел «Перл Харбор» с того волнующего момента, где чернокожий матрос в тщетных попытках сбить самолет безжалостно расстреливает палубу соседнего корабля. Пожалев несчастных американцев, на уничтожение которых японцы потратили столько бомб, а режиссеры - долларов и кетчупа, Якуб Галактионович переключил канал и попал на выпуск новостей, в котором уже сами американцы, не утратив голливудского вкуса и размаха, лихо расправлялись с очередным суннитским меньшинством. Вид крови, поначалу лишь коробивший тонкую и ранимую душу, неожиданно запустил какую-то глубинную реакцию всеобъемлющей и всепоглощающей жалости, которая вскоре превратилась в скорбь поистине вселенского масштаба. Якуб Галактионович, стряхивая слезы, часто заморгал и захлюпал носом. Его сострадание к американцам переросло на все прогрессивное человечество, затем широкой волной захватило и непрогрессивное, докатилось до Таиланда с Ланкой, бушующим валом поглотило вечноугнетенный черный континент и, набрав планетарный масштаб, перескочило с человечество на всю мать-природу в целом. Хрупкие плечи Якуба Галактионовича уже не справлялись с обрушившейся на них тяжестью, а тут еще и не вовремя случившаяся реклама загадочно трансформировалась в кровожадную аксиому:
Как порадовать мамулю? Раскроить ей череп пулей!
Такое пережить было не возможно, и всхлипнувший Якуб Галактионович решительно сорвался с места, пересек маленькую комнатку и балкон, широко раскинул руки и, под рифмы Басё, взметнулся под небо нирваны. Последним, что он увидел, были спины шести мартовских котов, ровной цепочкой наискось пересекающие двор и розовые цветы абрикоса над ними…
Так Якуб Галактионович Бердыщенский умер в первый раз.

* * *

В морге он залеживаться не стал и, выйдя на свободу, прочно связал все случившееся с мартом и портвейном, и от возлияний в это время года решительно отказался. Только возникшую внутри пустоту заполнить было нечем, и Якуб Галактионович стал подолгу простаивать на балконе, отдавая должное месту своего невероятного душевного взлета и телесного падения.
В это утро Якуб Галактионович особенно долго вел внутреннюю борьбу с самим собой. И поэтому, когда, спрятав ненавистную бутылку подальше, он, наконец, вышел на балкон, философский диспут, разгоревшийся между Аввакумом Варахасиевичем и принцем Хагокуре, в целом подходил к концу. История не донесла до нас темы той оживленной дискуссии, но вряд ли она отличалась оригинальностью. Политкорректность, толерантность, место альтернативной истории в русле жанра фантастики – о чем еще спорят продвинутые люди на просторах нашей великой державы? Беда в том, что на этот раз спор явно перехлестывал через край: не прошло и минуты, как Аввакум Варахасиевич с кулаками бросился на принца, но тот ловко увернулся. Отскочив на шаг назад, он неуловимым движением выхватил меч и экономным, едва заметным ударом снес оппоненту голову. Красный фонтан ударил из рассеченной артерии, заливая пыльный асфальт и утрамбованную землю палисадников.
«Чтож это такое?» - удивился Якуб Галактионович. Аввакума Варахасиевича он знал и достаточно близко. Любил, встретившись в парке, раскинуть картишки, выпить пивка, поговорить о женщинах и космонавтах, да и просто по-дружески покурить. И, естественно, учиненное над ним злодейство всерьез возмутило и расстроило Якуба Галактионовича, разбудив к тому же прошлогоднюю жалость – чувство, о котором он вспоминать не хотел. «Нет, так не годится», - решил Якуб Галактионович и поспешно вернулся в комнату. Здесь в потаенном ящике стола хранился именной «Зиг-зауэр» - совместный подарок португальских чекистов и самарских уфологов за сделанные еще до перестройки достоверные фотографии следов Бен Ладена. Вытащив и зарядив пистолет, Якуб Галактионович накинул куртку и, хладнокровно улыбаясь, спустился вниз.
Небольшой квадратный двор утопал в тени огромного дуба. Дерево это было весьма странным. Маленький желудь, посаженный Белым меньше года назад, вымахал до невероятной величины, и среди жильцов ходили смутные слухи, что никакой это не дуб, а самое настоящее Мировое Древо и, дескать, находились смельчаки, которые шастали по его ветвям в Верхний и Нижний миры, пронося контрабандой стихийных духов и демонов. Многие этому верили.
Под дубом стоял ярко-голубой кузов «Запорожца», без фар, стекол и колес. Стоял он здесь с незапамятных времен, дожди и непогода источили его ржавчиной, кое-где прогрызли сквозные дыры, но сохранившийся местами небесно-голубой окрас все еще напоминал о первозданной роскоши этого стремительного седана, одновременно и достаточно зримо подтверждая зарождающиеся в душе Якуба Галактионовича догадки о бесперспективности и тщетности гомосексуальной идеи в русской провинции.
На прогнувшемся капоте «Запорожца» сидел принц Хагокуре. Белым шелковым платком он стирал с катаны кровавые пятна. Его меч был ржавым и зазубренным, словно недавно извлеченный из средневекового захоронения, на изъеденном временем лезвии проступала гравировка: «New edge», не вызвавшая у Якуба Галактионовича доверия, что и понятно – раньше он никогда не видел таких ржавых катан.
Осторожно огибая кровавые лужи, Якуб Галактионович подошел к японцу, вытащил пистолет и, добавив в голос максимум металла, сурово спросил:
- Что здесь происходит? Почему шумим?
- Я нарушил ваш утренний отдых? – принц вложил катану в ножны и учтиво поклонился. – Приношу свои извинения, надеюсь, господин меня простит.
- За что вы его? - Якуб Галактионович кивнул на распростертое тело.
- Мы не сошлись во взглядах на творчество Анастасии Парфеновой. Суждения моего оппонента были излишне категоричными, аргументы носили метафизический характер… У меня не было другого выбора.
- Понятно… - пробормотал Якуб Галактионович, пряча пистолет в карман и тоже присаживаясь на капот. Формально японец был прав, и повода стрелять в него у Якуба Галактионовича не находилось. Чтобы как-то замять инцидент, он достал пачку «Донского табака» и протянул принцу. Тот еще раз учтиво поклонился, достал сигарету, чиркнул спичкой и закурил. Над «Запорожцем» повисла неловкая пауза. Якуб Галактионович, все еще чувствуя неловкость за свое вызывающе-невежливое поведение, никак не решался начать разговор. Наконец принц докурил, ловким щелчком отправил окурок куда-то в заросли юкки и протянул руку.
- Принц, - коротко представился принц.
- Э…Ищущий истину, - после недолгого замешательства ответил Якуб Галактионович.
- Вот как, - протянул японец. – И как? Успешно?
- Что именно? – не понял Якуб Галактионович.
- Вы ее уже нашли? Истину?
- Нет. Около тридцати откровений осталось. Тогда я ее постигну.
- И что вы будете делать после этого?
- Зарегистрирую новый ник и буду искать снова. Говорят, чтобы постичь истину, ее нужно найти не меньше десяти раз. У некоторых получалось.
- Что вы говорите, - принц зашелся низким утробным смехом. – Кто это вам сказал?
- Ну, многие, - Якуб Галактионович замялся. – Патриархи там. Инквизиторы. Масса народу уже нашла истину. Не меньше роты, в общей сложности. Они вдохновляют меня для дальнейшей жизни. Дают, так сказать, пищу для ума… Я уже полтора года этим занимаюсь. Сначала был просто наблюдателем, потом стал искать истину. Причем сразу в двух лицах.
- Это как?
- В том месте, где обсуждают авторов и литературу, я ищу истину под одним именем, где говорят за жизнь – под другим.
Принц надолго задумался. Его окаменевшее лицо сильно напоминало героя Такеши Китано из фильма «Табу» - такое же плутоватое и, одновременно, умудренное жизнью. Наконец он оторвался от созерцания противоположной стены и повернулся к собеседнику.
- Пустое вы затеяли дело. Беда хранителей в том, что они полагают, будто ложное можно отбросить, а истину можно постичь. Но когда постигаешь себя самого, ложное становится истинным, и нет никакой другой истины, которую надо постигать после этого. Вы на опасном пути.
- То есть, вы считаете, у меня ничего не получится? – Якуб Галактионович искренне расстроился. – Я никогда не доберусь до сотого откровения и не узнаю, что есть истина? Зачем мне тогда жить?
Всхлипнув, мужчина вытащил пистолет и приставил ствол к виску.
- Не хочу вас прерывать, - вставил принц. – Но великий Кавабата говорил, что самоубийство не ведет к просветлению. Это не помешало ему сделать себе харакири, но суть он уловил верно. Или вспомните Иккю, с его волшебным прозрением: «Легко войти в мир Будды, но нелегко войти в мир Дьявола».
- Что же мне делать? - Якуб Галактионович понял, что упускает нить разговора, возможно, самого важного в своей жизни. Что-то ему подсказывало, что принц Хагокуре неспроста появился в этом богом забытом дворике, и если он, Якуб Галактионович, не найдет нужных слов, не сможет задать самый важный вопрос, шанс будет упущен безвозвратно.
- Что мне делать?
- Я могу помочь, - принц зевнул, выпрямился, потянул сначала правую руку, потом левую и бесшумно вытащил катану.- Наклоните голову. Нет, не так сильно, просто опустите слегка.
Якуб Галактионович перекрестился, зажмурился и наклонил голову. Потом решил, что не подобает мужчине умирать таким жалким способом, и открыл глаза. Внизу, среди пыльной травы сновали муравьи, тащили в муравейник всякий сор: палочки, хвойные иглы, кусочки бумаги, старинные золотые монеты…

* * *

Свист лезвия совпал с ослепительно-яркой вспышкой. Окружающий мир рассыпался в пеструю мозаику, закрутился радужным водоворотом, сжался в крохотную точку, и, спустя несколько мгновений, распустился белоснежным сияющим цветком.
От непередаваемой красоты захватило дух. По-детски счастливо улыбаясь, Якуб Галактионович огляделся вокруг. Откуда-то издалека, как из глубокого колодца, доносился еле слышный голос принца:
- Отбрось привязанность к телу. Осознай, что ты – везде. Тот, кто везде, радостен.
- Господи, как хорошо, - выдохнул Якуб Галактионович.
- Что ты теперь думаешь об истине?
- Истина существует, как всякое бытие. И ничего, кроме нее нет. Разве что шестьдесят миллионов порносайтов и одна брутальная супердержава.
- Очень хорошо, - философски-спокойно заметил принц. – Ты уже на пороге. Скоро придет понимание того, что искать, постигать и говорить об истине бессмысленно. О ней ничего нельзя сказать, а кто говорит – тот не в курсе. Появись ты здесь раньше, и этот бедолага был бы жив.
- Принц, прошу прощения, но вы повторяетесь. Подобная история описана в «Бездверной двери» Мумонкана, коан 14-й « Нансэн разрубает кошку». А еще Юсио Мисима писал об этом же в «Золотом храме». Только вместо Аввакума Варахасиевича в том случае выступал котенок.
- Да, жестокие были времена, - согласился принц. – А то, что я повторяюсь – простительно. Любой графоман XXI века похож на торпедированный линкор, неуклюже ковыляющий по бумажным морям плагиата. Какая новая мысль может затеплиться в сумерках мира?
Принц вытер платком вторично окровавленную катану и с тихим шелестом отправил ее обратно в ножны.
- Прощай, мне пора.
- Постойте, принц. Что мне делать дальше? Как теперь жить?
- Живи как хочешь. Можешь вступить в призрачную армию Сатаны, или стать отпечатком на сетчатке глаза умершего бога. А лучше основательно подготовься и начни свою последнюю битву. Только опиши ее в другом рассказе, а то слишком долго получается. Боюсь, уже до этого места никто не дочитает. Заболтались мы с тобой.
- Спасибо вам.
- Не за что. Любой приличный Будда поступил бы на моем месте точно так же. Прощай, человек.
Принц встал, развернулся и вышел на улицу. Эхо его шагов еще долго отскакивало от стен и окон старого ветхого дома.
Вслед за ним поднялся и Якуб Галактионович. Подхватив за волосы свою отрубленную голову, он неторопливо направился к подъезду. Ощущение счастья переполняло все его существо, но на периферии сознания свербел так и не заданный вопрос. Проблема заключалась в том, что Якуб Галактионович никак не мог его сформулировать. Что-то невыносимо важное, но безвозвратно затерявшееся в переживаниях этого удивительного дня.
Поднявшись наверх, Якуб Галактионович налил себе портвейна, достал из хумидора сигару и вышел на балкон. Посаженный Белым дуб приветливо качнул едва открывшимися листочками, зашуршал, зашелестел, словно хотел что-то сказать. Якуб Галактионович прислушался и улыбнулся.
- Нет, - сказал он. – Спасибо, но титул патриарха мне ни к чему. Какой теперь из меня патриарх… Сегодня Будда Амида в гости заходил, я его спросить собирался, да забыл. Может ты знаешь? Какая сеть у вас в нирване лучше берет? У меня Мегафон, так он, говорят, частотами с колесом Сансары совпадает, бывают сбои. Может, пока не поздно, сменить на МТС? Сам понимаешь, важный вопрос, тут нельзя ошибиться… Так что посоветуешь, Кубикус?

Ниже трудились маркетологи. Этим приходилось легче: разжечь в человеке потребность в чьей-то зависти проще, чем убедить его завидовать кому-то. Так считали вербовщики. Маркетологи же утверждали, что наоборот, потребность завидовать у человека есть всегда, и вербовщики просто ею пользуются. Каждое заседание кончалось спорами, в которых цитировались древние и современные труды по философии, этике, социологии, психологии; впрочем, оппоненты не гнушались анекдотами и хохмами: линк на Анекдот.Ру был у каждого. Президент хранил молчание, завершая споры одной фразой, ставшей такой же привычной, как и девиз фирмы, с которого начинались все заседания: "Ах ты сволочь удачливая!!!" - именно так, с тремя восклицательными знаками его и следовало произносить. Изречение же, завершающее эти заседания, было не столь эмоционально, но зато гораздо более загадочно: "И ты тоже прав". Господин Талер с полнейшим беспристрастием обращался с этим перлом к случайно выбранной стороне спора, после чего дискуссия считалась законченной. Многие пытались разгадать алгоритм, по которому глава фирмы выбирал, к кому именно будет обращено циничное и бессмысленное признание: напрасно.
На следующих пяти этажах трудились сборщики. Эта работа тоже требовала высокой квалификации: из каждого поставщика надо было вытянуть красноречивое и убедительное признание, причем именно того сорта зависти, который требовал клиент. Впрочем, подборкой пар "клиент - поставщик" занимались маркетологи, и именно на них лежала ответственность за брак. Сборщики должны были всего лишь распознать, когда зависть утрачивала кондицию, и позвать на помощь дежурного вербовщика. И, наконец, в самом низу пирамиды был экспедиционный отдел, отвечавший за доставку. Экспедиторы, однако, не завидовали никому. Во-первых, потому что они знали, что без них все остановится, а во-вторых, зависть была товаром, и раздавать его бесплатно дураков не было, во всяком случае, в фирме "Зависть Inc".

На веранду вышла совладелица фирмы, госпожа Эль. По ее миловидному озабоченному лицу Талер понял, что посидеть на солнышке не удастся.
- Тим, мне очень не хочется тебя беспокоить, но...
- Дай я угадаю, - перебил ее Талер. - Снова Дюк?
- Да, - вздохнула собеседница. - Ты же сам просил...
- Да, просил. Нашего первого клиента я буду обслуживать сам, пока у меня хватит сил, - снова не дал ей договорить Талер.
- Может быть, тебе принести терминал сюда?
- Нет, на таком весеннем солнышке будет трудно завидовать кому-нибудь, - угрюмо сказал Талер. - Придется вернуться в этот душный кабинет. Черт, ну и везет этому Дюку, а? Я вот не могу позволить себе своих услуг.
Эль бесстрастно выслушала это, и только когда Талер прошел мимо нее и таким образом, оказался к ней спиной, на ее очаровательных губах зазмеилась саркастичная и в то же время восхищенная улыбка. Высший пилотаж, уважительно подумала она. Талер не только лично обслуживал Дюка, он еще и распорядился, чтобы расценки на товар, поставляемый Дюку, никогда не были выше тех, с которых фирма начинала свою деятельность. Так что последняя фраза Талера была просто чудом вхождения в роль, которое сделало бы честь величайшему актеру. Старая гвардия не сдается, подумала она с нежностью.
- Привет, Дюк! - обратился Талер к угрюмому лицу на экране терминала связи.
- Что, небось, на солнышке с Эль грелся? - мрачно спросил Дюк вместо приветствия.
- Да я на минутку вышел, это ты у нас на заслуженном отдыхе, пей ультрафиолет - не хочу, - начал разминку Талер.
- Вот я и не хочу, - буркнул Дюк. - Тебе там хорошо, люди вокруг, всегда что-то новенькое...
Талер почувствовал, что его профессионально завистливая морда стала превращаться в широкую довольную ряху, и срочно попытался перехватить инициативу:
- А устраивайся-ка к нам опять! Ты ведь у нас был лучшим специалистом по зависти писателям! Все просили Дюка! Заказы были расписаны на годы вперед, манускрипты присылали контейнерами. До сих пор, веришь ли, Бушков спрашивает, не собираешься ли ты вернуться. Говорит, никто мне так не завидовал, нечто особенное...
- Он еще пишет? - спросил Дюк. - Вот ведь сво...
Талер похолодел. Клиент не должен завидовать. Клиент должен купаться в чужой зависти, пить ее, наслаждаться ею, пока она не полезет у него из ушей.
- Да скажешь тоже - "пи-ишет"! Двести третий том о Свароге целый год писал, а что вышло - пшик! Пшик! То ли дело, когда ты с ним работал! Это же шедевры были! Вы по справедливости должны вместе войти в историю, как Ромул и Рем, как ... как...
- Как Пушкин и Дантес? - подсказал Дюк.
- Вот! - воскликнул Талер. - Вот почему тебе всегда такие сравнения на ум приходят, а? А мне - нет. И никому другому тоже. Знаешь, когда ты ушел от нас, все поставщики банкет устроили. Перепились до розовых мартышек: Дюк ушел! Конкурент недосягаемый! Ты ж в одиночку держал целый отдел.
- Что, правда? - повеселел Дюк.
- Что правда? Что перепились до мартышек? Это метафора, - подавленно сказал Талер. - Ты мог бы хоть раз не тыкать меня носом в то, что я с русским языком не умею обращаться, а? По старой дружбе? Думаешь, каково мне, основателю фирмы, было слушать восхищенные отзывы лучших писателей о твоих ехидных тирадах? Со мной никто не хотел работать, все - все! - к тебе рвались. А девушки? - продолжал он развивать достигнутый успех. - Эль вон меня с солнышка выдернула, как волос из бородавки, стоило твоей мрачной морде на экране возникнуть.
Дюк фыркнул.
- Да, тебе хорошо! - буркнул Талер. - Небось до сих пор любую девицу только так убалтываешь!
- И так, и эдак! - самодовольно сказал Дюк.
- И чего я с тобой нянчусь! - разозлился Талер. - Я тут, как проститутка, приплясываю, а он кочевряжится! И то ему не так, и это! Ах ты сволочь удачливая!!! - и он сердито выключил экран.
- Браво! - одними губами прошептала Эль, стоявшая у двери.

Сидит человек на берегу, взывает к Создательнице и Творцу. Тщетно. Не слышат его Великая мать и Великий отец. Или слышат, но отвечать не хотят. Тоскливо человеку. Гложет его тоска непонятная. Прорастает откуда-то из глубины, сковывает вялостью члены, не дает вздохнуть полной грудью. Что тебе нужно, незваное и неведомое?
И приходят откуда-то из глубин естества не-свои мысли. Сидит человек, беседует сам с собой, с тем, что поселилось в теле его, да уходить не хочет.
- О чем плачешь ты, о чем дрожишь?
- Грустно мне. Год сменяется годом, но не меняется ничего внутри меня. Одиночество мой удел.
- Посмотри вокруг: земля и небо, деревья и травы, рыбы и крабы, животные и птицы были созданы Тепеу и Кукумацем. Не одиноко ты, неизвестное и незваное.
- Смотрю я глазами твоими и вижу землю и небо, траву и камни, птиц и животных. Но все они снаружи, а я внутри. И никогда не слиться нам воедино, никому не разделить мое одиночество.
- Но если находишься ты внутри меня, значит не одиноко ты.
- Я и есть ты, глупый человек.
Сидит человек на берегу реки, слушает тонкий плач под сердцем своим, погружается в воды печали и грусти.
- Что же делать мне? Как унять твой плач и тоску?
- Научись быть счастливым, человек. Смирись с одиночеством внутри себя.
Не верит человек незваному и. неназванному. Мнится ему – принесет жертву богам, и уляжется тяжесть под сердцем. Снова станет легко, как в детстве, когда не задумываешься, по какому пути идешь, и не вслушиваешься в биения внутри себя.
- Не помогут боги. Нет внутри тебя богов. Только одиночество.
Не слушает человек себя. Не смотрит вглубь.
Видя тоску его, собрались вокруг человека звери, говорят:
- Отчего ты грустишь и печалишься? Проси у нас, чего хочешь, о чем мечтаешь, и будет это у тебя.
Смотрит человек на зверей с надеждой, просит:
- Хочу быть счастливым.
Отвечает ему сова:
- Что такое счастье? Не знает никто из нас. Проси что-нибудь конкретное.
Задумался человек.
- Хочу иметь хорошее зрение.
- У тебя будет такое же зрение, как у меня, - отвечает ему гриф.
Глядит человек вокруг себя: изменился мир вокруг. То, что раньше не замечал, теперь видит. То, мимо чего проходил, теперь разглядел. Но нет во взоре радости. И в сердце покоя нет. Пустая тяжесть в груди. Только плач не стихает, перебирает натянутые струны души, и звенят они, готовые лопнуть.
- Отчего опять ты печален? – вопрошает сова.
- Нет радости в зрении, - отвечает человек. – Быть может, быстрые ноги смогут сделать меня счастливым.
- Ты будешь бегать так же быстро, как я, - молвит царственный ягуар. – Никто не сможет догнать тебя.
Поднялся человек, побежал вдоль реки. Только ветер в лицо бьет, да земля мягко под ноги стелется. Еще чуть-чуть – и саму реку обгонит. Но нет внутри себя покоя, лишь глухой звук лопнувшей струны. И шепот под сердцем:
- Не убежать от себя, даже если ветер обгонишь. То, что внутри тебя, так с тобой и пребудет.
Остановился человек, упал на колени, задыхаясь, к богам взывает:
- О, Великая мать и Великий отец, Создательница и Творец, Тепеу и Кукумац, помогите мне, освободите сердце мое от незваного и неназванного!
Молчат боги. Спят в своих небесных чертогах, не желают слышать просьбы ничтожного.
Отчаялся человек. Стал молить силы природы, чтоб помогли ему избавиться от неведомого и незваного.
Но не смыть ливнями, не выжечь палящими лучами, не сдуть ураганами то, что внутри. Лежит человек на берегу реки, содрогается тело его от буйства стихий, а внутри – все та же пустота. И плач. И горечь. И почти все струны порваны уже.
Подлетела сова. Крыльями тяжело машет, на ветку садясь – насилу догнала. Смотрит на умирающего человека, говорит:
- Не помогли тебе наши дары. Распахни сердце тому, что стучится в него, впусти в себя, может, этим спасешься.
Из последних сил сопротивляется человек поселившемуся в нем неназванному и неведомому, ожесточает сердце свое. И сжимается сердце его, каменеет. Вот уже все тише стучит, все глуше. И последняя струна дрожит на пределе.
- Уходи от меня, незваное и непрошенное, не пой песню свою.
- Ты не обретешь счастья, меня прогнав, - отвечает где-то глубоко внутри знакомый голос.
- Пусть так.
- Ты навеки останешься пустым, лишившись меня. Ведь я – это ты, не убивай себя.
Смеется человек, грозу перекрикивая:
- Не хочу я быть тобой! Не хочу тосковать и смиряться!
- Но душа должна страдать, - возражает человеку голос. – Иначе умирает она, в прах рассыпается.
Ничего не отвечает человек. Только желваки на скулах играют, и пальцы в кулаки сжимаются. Последний раз ударяется о ребра сердце – и каменеет. Последний раз всхлипывает под каменным сердцем неизвестное и незваное. С протяжным вздохом рвется в душе последняя струна. Затихает буря.
Поднимается человек. Холодны его глаза, как первые льдинки на подмерзающем ручье. Остыло сердце его, как гранитные скалы за долгую зиму. Нет внутри него гостей непрошенных. И самого его нет. Только пустота. Но уже все равно человеку. Нет беспокойства, нет одиночества.
Идет человек вдоль реки. И лишь встречные звери спешат убраться с его дороги, чтобы случайно не взглянуть в его глаза. Нет там души. Ничего нет. Пустота.