Послано - 30 Дек 2003 : 10:58:36
На календаре – зима, а на улице дождь, приближается новый год, но время – работать. На душе тяжело, но над душой – начальник. В итоге само собой складывается что-то такое:
Как трудно дышать, Если ты видишь осень В глазах любви.
Он хотел бы летать Вместе с северным ветром. Шел в крематорий.
А это вообще никуда не лезет, но сложилось:
В каменных джунглях аборигены ежесекундно творят обряды: Жизнь и душа – до последнего стона – плата за склеп из стекла и бетона. Где же тот бог, что примет их жертву?
Послано - 12 Янв 2004 : 15:24:21
Ладно, попробуем поддержать ветку прозой. Не судите слишком строго. Навеяно параллельным прочтением Вудхауса и Глена Кука ("Черный отряд"). ЧЕТЫРЕ ФОНАРЯ И ЗЕЛЕНАЯ ОБЕЗЬЯНА.
На далекой Амазонке… На берегу очень тихой реки… На проклятом острове… В общем, где-то во влажных джунглях какого-то материка на высоком старом дереве жила маленькая Обезьяна. Что поделать, не могут же все жить во дворцах, кому-то приходится жить на деревьях! На джунгли опустилась удушливая тропическая ночь. Тягучая и темная, как старое вино. Обезьяна, устроившись в развилке в середине кроны, спала. Как это ни странно, некоторые обезьяны по ночам спят. И иногда им даже снятся сны. Обезьяна падала вверх. Плавно и неспешно, задаваясь во время падения вопросом: а можно ли падать вверх? Глупая Обезьяна! Она не знала, что возможно все. В какой-то момент мимо нее пролетел филин, падающий вниз. Посмотрел желтым электрическим взглядом, буркнул: «Бардак!», и тут они разминулись.
Скрытый текст
Обезьяна уже успела заскучать и даже закрыла глаза и начала считать крокодилов, но не уснула, а со всего маху упала на стул. Стул стоял подле стола, накрытого к пятичасовому чаю. «Надо же, мой любимый размер!», - подумала Обезьяна, увидев заварочный чайник размером с хорошую супницу. Из-под крышки торчала вилка. Обезьяна задумчиво помешала вилкой в чайнике, облизнула ее и подумала: «Надо же, мой любимый цвет!». В скудном свете свечи, издававшей невыносимый запах ванили и прошлогоднего снега, на белой крахмальной скатерти смутными силуэтами проступали чашки и блюдца, сливочник, солонка и роскошное фарфоровое блюдо, изысканно выложенное квашеной капустой. Обезьяна потыкала вилкой в капусту, принюхалась и подумала: «Все же, корицы маловато…». С противоположной стороны стола раздалось пыхтение, длинный гудок, а затем на белую скатерть пролился янтарный свет из распахнутых дверей лифта. Маленький силуэт, выходящий из подъемника, на мгновение застыл, словно диковинная картина импрессиониста в монументальной раме дверей. Лифт захлопнул свою голодную пасть, просигналил на прощанье и смылся в неизвестном направлении. Из темноты к столу проковыляла крохотная зеленая обезьяна, взгромоздилась на стул, печально вздохнула и замерла. Воцарилось молчание. Молчание было плотным, осязаемым и неприличным. Но, раз воцарившись, уходить не хотело и назойливо удерживало свои позиции. Вновь прибывшая обезьяна еще раз печально вздохнула, и молчание было вынуждено гордо удалиться. - Я не слишком опоздала? – робко поинтересовалась зеленая обезьяна. - Да нет, не очень, - настороженно ответствовала Обезьяна. - Это хорошо. Молчание, совсем было ушедшее, воспылало надеждой и начало незаметно подкрадываться к столу. - Мне кажется, опаздывать не слишком хорошо, - задумчиво проговорила зеленая обезьяна, покачивая хвостом. Молчание в сердцах плюнуло и вернулось к возврату. - Могу ли я узнать, с кем имею честь?.. – робко спросила Обезьяна. - Ах, да, простите мою невежливость, я просто слегка потрясена самой вероятностью моего возможного опоздания, - принялась извиняться ее собеседница. – Я – Хозяйка Белых Тапочек. Обезьяна задумалась. Молчание опять приподняло голову в порыве надежды. Увы! - Это имя или фамилия? - Скорее, милое домашнее прозвище. Ну, вы знаете, всякие там сантименты, аплодисменты… Нет, не аплодисменты, а … Впрочем, вы наверное, поняли, что я хочу сказать? – и Хозяйка Белых Тапочек воззрилась на Обезьяну глазами, полными обожания. - Н-да, что-то вроде этого, я так и думала, - осторожно ответила та. - Ой, что же мы сидим? – засуетилась Хозяйка Белых Тапочек. – Стол ведь накрыт! - Спасибо, я, пожалуй, пойду, - засобиралась Обезьяна. - Что, и даже чаю не попьете? – искренне огорчилась ее собеседница. Обезьяна неопределенно махнула лапой. - Да нет, просто хочется пройтись, осмотреться, а потом и жажду утолить можно. - А, ну да, ну да, конечно! Идите, а я вас здесь подожду. Уж не обижайтесь, не сопровождаю, больно тапочки жмут, палец натерли. Обезьяна сочувственно покивала, сползла со стула и побрела в темноту слева от стола. Через некоторое время она опять успела заскучать. Крокодилы, отплясывая джигу, вернулись на положенное место, но спать на ходу было неудобно, и крокодилам пришлось откланяться. Затем Обезьяне встретился фонарь. Под фонарем на коврике сидел тушканчик. Он пристально посмотрел Обезьяне в глаза и с придыханием спросил: - Верите ли вы в фей? Та задумалась, провела большим пальцем правой ноги бороздку в песке, и виновато сказала: - Нет… - И ты, Брут! – непонятно ответствовал разгневанный тушканчик, скатал свой коврик, сунул подмышку и ускакал во тьму. Под следующим фонарем сидел давешний филин, так что издалека казалось, будто в этом месте три фонаря. - Здравствуйте, - робко пробормотала Обезьяна. Филин склонил голову набок, неприятно хмыкнул и спросил: - Письма есть? - Нет… - Обезьяна оробела еще больше. - А устные сообщения? - Тоже… - Бардак! - озлобился филин и улетел куда-то наверх. К третьему фонарю Обезьяна приблизилась с опаской, но под ним никого не было. Тогда она сама уселась в круг света под фонарем и начала размышлять о смысле жизни. Она уже дошла в своих размышлениях (постепенно трансформирующихся в притчу… или в басню? или в сказку?) до осознания причин, мешающих исполнению сокровенных желаний, когда мимо нее пробежала свинья. Увидев Обезьяну под фонарем, свинья резко затормозила и задала вполне естественный в это время суток вопрос: - Тут Слонопотамы не пробегали? Обезьяна всесторонне обдумала вопрос и сказала: - Нет. Свинья хрюкнула и продолжила путь. Обезьяна вернулась к своим размышлениям и через одиннадцать минут поняла, что идет верной дорогой к дурдому в какой-то богом забытой стране. От окончательного помешательства ее спасло появление медведя. Видимо, он шел по стопам свиньи, а посему обрел ее образ мышления, и его вопрос не отличался оригинальностью. - Тут Слонопотамы не пробегали? Ответ Обезьяны также не блистал новизной. Медведь задумался. Результатом раздумий явился следующий вопрос: - А свинья? - Да, - ответила Обезьяна и даже махнула лапкой в область маршрута свиньи. Медведь понимающе кивнул и припустил по следам своей предшественницы. Обезьяна решила отвлечься от грустных мыслей и подумать о чем-нибудь веселом. Как назло, ничего веселого в голову не приходило. Пришлось думать о Туманном Альбионе. Но и этим раздумьям не суждено было подуматься до конца. Следом за свиньей и медведем двигался кенгуренок. Его вопрос вызвал у Обезьяны ощущение déjà vu. - Тут Слонопотамы не пробегали? Ответить Обезьяне не составило никакого труда. Кенгуренок думал чуть дольше медведя, но наконец нашел нужные слова. - А свинья? Обезьяна утвердительно кивнула и опять махнула лапой. Кенгуренок, весело покачивая хвостом, поскакал в указанном направлении. Но почти сразу вернулся и робко спросил: - Простите, а медведь? Обезьяна повторила свои телодвижения, и кенгуренок удалился уже окончательно. Обезьяна решила, что здесь становится очень шумно, и покинула этот фонарь. Под четвертым фонарем ей встретилась черепаха. Черепаха надменно взглянула на порядком уставшую мартышку и процедила: - В такое время все воспитанные и послушные дети давно спят. - Но я и так сплю! - Не спорь со мной, - спокойно сказала черепаха, достала из-под панциря зеркальце, посмотрелась, прошептала: «Ах, само совершенство!», убрала зеркальце и достала очки. Тщательно рассмотрев Обезьяну через очки, сказала: - А, это ты… Что ты здесь бродишь? Тебя уже давно ждут! - Кто? – спросила вконец запутавшаяся Обезьяна. - Иди вон туда, и узнаешь, - загадочно ответила совершенная черепаха и подтолкнула ее в темноту направо. На сей раз Обезьяна не успела заскучать. Через несколько шагов она увидела давешний столик, за которым терпеливо восседала Хозяйка Белых Тапочек. - О, вот и вы! – обрадовалась она Обезьяне. – Ну как, погуляли? - Да, весьма и весьма, - туманно ответила Обезьяна. - Так прошу к столу! - Да я, в принципе, не голодна… - Ну же, не отказывайтесь, не обижайте хозяйку! - Разве только чуть-чуть… Обезьяна опять взгромоздилась на стул и тоскливо оглядела угощение. - Что же вы, ведь теперь когда еще свидимся! – настойчивость Хозяйки Белых Тапочек Обезьяне совсем не понравилась. - А что, какие-то препятствия есть? - Как же, как же, люди-то подольше живут. - При чем здесь люди? – насторожилась Обезьяна. - Так вот же у меня записано, - ее собеседница покопалась в блюде с капустой и нашарила старый истрепанный блокнот. – Вот, все правильно. Следующая жизнь – человек. За великий грех поедания бананов в одиночку, не поделившись с родичами. - Но, но… - залепетала Обезьяна, - ведь я еще жива, ведь я еще могу исправиться, пожалуйста! Последние слова заглушило раздавшееся пыхтение, длинный гудок, и стало значительно светлее. - Поздно, милочка, лифт уже прибыл, - Хозяйка Белых Тапочек смотрела на нее сочувственно. – Кстати, вы совершенно правы, корицы действительно маловато, - добавила она, обнюхивая блокнот. - Не хочу! – набычилась Обезьяна, покрепче хватаясь лапами за сиденье стула. - Хочу, не хочу, - передразнила ее маленькая зеленая обезьянка, - да что бы вы понимали! Между прочим, мне даже посвящали стихи. Как же это там… «… Зеленая обезьяна, зачем к нам вселилась в кровь…» Или нет? И еще что-то про ветку кизила было… Да, ладно уж, пора вам, милочка, пора. Вон и лифт уже заждался. Обезьяна затравленно посмотрела на Хозяйку Белых Тапочек и попыталась укорениться в стуле. Лифт хищно защелкал дверцами, и Обезьяна почувствовала, что ее неудержимо отрывает от стула мощным потоком воздуха. - Не хочу! – изо всех сил закричала Обезьяна, безжалостно всасываемая лифтом, и … проснулась. «Какой ужасный сон!» - подумала она и нервно почесалась. Над ее головой зашуршали ветки, и зажглись два электрически-желтых глаза. - Вам письмо, - сказал филин, протягивая черный конверт, на котором четким почерком белой тушью было выведено имя отправителя: «Хозяйка Белых Тапочек»…
Послано - 13 Янв 2004 : 14:07:34
Соответствует нынешней температуре тела. Синие руки, синие ноги, ледяное тело. Белый свет и мраморный стол. Холод. Морг.
Мне очень понравилось. Не читал Вудхауса и Глена Кука. Теперь вижу, что зря. Вообще-то, мне это больше напомнило британские сказки, что-то такое кэролловское… Как я понимаю, наша дуэль спонтанно продолжается. Может, подарите мне этот сюжет? В честь Старого Нового Года? Или в аренду ненадолго (разумеется, с сохранением авторских прав)?
P.S. Про жаб было просто блистательно. Заслуживает увековечивания на рисовой бумаге и вывешивания у меня в офисе, в качестве постоянного напоминания о бренности существования (разумеется, с сохранением авторских прав). Так и представляешь себе эту картину: глухая полночь, разбитая проселочная дорога, издалека доносится «The Mass» из «Кармина Бурана» и две жабы в белых покрывалах, с факелами в лапах. Сумерки мира. Армагеддон.
Alissandra
Очень понравилось. А в прозе слабо попробовать? Было бы интересно взглянуть, поэзия, во всяком случае, очень мила. Хамсин, морг, синие руки - очень затейливые для девушки ассоциации.
А где-то в холодном и мокром лесу Всегда сидит кто-то И курит сигару...
Послано - 13 Янв 2004 : 23:30:18
Ну, во-первых, по теме . А во-вторых, за девушку обидно. Моя дочка еще и не такое отмочить может. В 5 классе, помню, задание было - придумать и художественно описать чудовище, и она выдала: "Когда я (чудовище) двигаюсь, то слышен звук, какой издает тающая рыба" (мой вольный перевод с английского). На вопрос было объяснено, что "ну, представь себя под водой, мимо тебя плывут рыбы и тают в темноте. Ну вот такой звук".
Послано - 14 Янв 2004 : 17:51:44
Смотрела относительно недавно фильм японский об отношениях между мужиками в старой армии(самураев?). Такие страсти. Любовь, ревность, измена и т.п. внутри одной отдельно взятой казармы. Главного красавца в итоге убивают. "Так не доставайся же, ты, никому!"(С)
Сегодня я умру. Я не знаю, как и когда именно это случится. Но это будет сегодня. Я почему-то убежден, что Вы не будете делать этого собственноручно. Я думаю моим убийцей станет дргой. Кто-нибудь из Ваших учеников. Один из Ваших послушных, верящих в Вас как в бога, учеников. Нет, я ничего не имею против Ваших учеников. Как я могу? Я ведь тоже был Вашим послушником. Да, я был им. Я помню, Вы сразу выделили меня из толпы новичков. Нет. Вы ничего не знали обо мне, о моих талантах. Вас поразило мое лицо. Мое чертово прекрасное лицо. Сколько раз мне говорили, что я слишком красив для мужчины, тем более для воина. Столько же раз я проклинал свою внешность. Я не просил такого лица, я не мечтал о такой коже и таких ресницах. Я желал битв. Не для славы. Для шрамов, которые покроют мое лицо и спрячут его красоту от людей. Так было. Так было, пока я не встретил Вас. Вы изменили меня. Для Вас и только для я был готов терпеть белую кожу, большие глаза и длинные ресницы. Я был готов на все. Для Вас. Но Вы только издали любовались мной. Когда я притворялся ,что сплю, Вы смотрели на меня часами. Шептали нежные слова. Наделяли ласковыми прозвищами. Вы ни разу не коснулись меня. Даже случайно. Я стал запретен для Вас. Как только любовь коснулась Вашего сердца, Вы приказали себе не думать обо мне. У Вас не получилось - не думать. Вот почему я должен умереть. Вы хотите убрать причину своих страданий. Я готов. Я не буду сопротивляться. Пусть он придет , Ваш посланник. Проще любить мечту, нечто недостижимое. В реальном человеке легко разочароваться. Я буду Вашей мечтой. Никто не запретит Вам мечтать. Ваш...
Послано - 15 Янв 2004 : 15:12:36
Mat Эк, Вы, батенька, меня приложили! Насчет постконцептуализма это Вы зря. А насчет тараканов - так только амебам совсем хорошо. На тараканов-то частенько тапки падают, что наносит им травмы не совместимые с жизнью ;)
Хотравахана Пользуйтесь на здоровье. Даже интересно, что вы из него изобразите.
Roxaunt А Вы, случайно, не художник? А то нарисовали бы. Мой сюжет, Ваша анимация, глядишь, затмили бы Масяню :))
В чей огород камень? Не в мой ли? Какое зеркало имелось в виду?
Alissandra Фильм, вероятно, назывался "Табу"? Тогда у нас разное прочтение концовки. У меня лично не было такой уверенности в смерти именно Кано Садзэбуро. А эссе Ваше весьма экспрессивное. Мне понравилось.
Послано - 15 Янв 2004 : 16:32:32
Кецалькоатль Вот-вот, моих флешовых навыков (нахваталась как-то для домашнего употребления), как максимум, на Масяню хватит :-) А тут должно быть что-то грандиозное, рисованное в таком неторопливо-загадочном стиле... У меня почему-то ассоциации с "Ежиком в тумане". Ехм... если бы да кабы.
Да, атмосфера Вам удалась. У меня по поводу реплики зеркала были подозрения. В самом начале этой ветки на куче других оставляла подобные призывы, поначалу пропадавшие втуне. Вот и закрались сомнения.
Roxaunt
Очень жаль. А может чего попроще для первого раза придумаем? Вы как? Идей хватит. В крайнем случае, у Хотраваханы позаимствуем ;)
Послано - 23 Янв 2004 : 19:30:39
По мотивам оригинального произведения «Четыре фонаря и зеленая обезьяна». Кецалькоатль (с). С разрешения автора.
НЕФРИТОВАЯ ОБЕЗЬЯНА Или Сад медитирующих Хранителей. ( тоже Сказка)
Ночь… Степь… Холодная Лета струит свои темные волны среди высоких берегов, огибает Белый Утес… Могила Мальчиша-Кибальчиша… Бескрайние поля Иалу у слияния кровавой Ямуны и желтого Скамандра… Тишина. Безлюдье. Лишь иногда, ломая нежные асфодели, промчится бледный всадник (Привет Мальчишу!), да загулявший Харон, торопясь, наискось прочертит предвечную гладь (Салют Мальчишу!). И ночь… И степь… И безвременье…
Скрытый текст
На берегу у крошечного костра сидит человек. Сидит целую вечность. Один. Молчаливый. На полпути между Землей и Небом. Его взгляд устремлен сквозь пламя, вдаль, через бескрайнее степное море, на восток. Час проходит за часом, густые южные созвездья сползают к горизонту, куда-то вниз, к тропику Рака, туда, где их ждут влажные леса и безучастные, скрытые во мраке джунглей реки. Там они в последний раз отразятся в стеклянных глазах спящего крокодила и расплавятся в пелене нового дня, но пока ночь еще в полной силе – наступает беззвучное колдовство предутренних часов. Человек закрывает глаза. Его утомили бесконечные искры, мерцающие сквозь пламя. Что бы это ни было – звезды, снежинки, юбки суффийских дервишей – не хватает главного. Основного. Той Великой Тайны, которую знал Кибальчиш, и знали другие древние, но так никому и не сказали. Не каждому суждено найти свой холодный и мокрый лес, чтобы выкурить там сигару. Кому-то приходится коротать жизнь у вечно затухающего костра. (В степи… В ночи… В безвременье…) И какая тогда разница, что это за искры? Пусть это изысканные блики на старинной посуде. Смутные силуэты чаш и блюд, смутный силуэт стола. Пускай вокруг такие же смутные очертания комнаты: высокий, теряющийся в звездном небе потолок, резные кресла, камин с изразцами в стиле квестов позднего возрождения и четыре огромных, до пола окна. Ветер, долетающий снаружи, колышет тяжелые шелковые шторы: одну белую, с золотым крестом, другую зеленую, с белоснежным полумесяцем, третью желтую, с черной свастикой, четвертую красную - без ничего. Сквозь стертые абразивом времени полотна веры проглядывают лики языческих даймонов. Их целый хоровод. Неслышно носятся они вокруг костра, небесными голосами распевая: Там высоко – высоко Кто-то пролил молоко И получилась Млечная дорога… Стол накрыт. Влажно мерцают свечи. В воздухе запах снега и прошлогодней ванили. На блюде жареный картофель. (…карамели, как обычно, маловато…) Из-за костра раздается пыхтение и длинный гудок. Безмятежная картина ночной степи рвется, опадает, сворачивается, словно лист старых обоев, и в янтарной прорехе появляется крохотная тень. В одной руке она держит полыхающий смолистый факел, в другой – большой черный магнитофон. В третьей руке у нее коса. Громыхая связкой черепов на шее, тень обходит костер и садится за стол. - Я не слишком опоздала? - Да нет, не очень, - осторожно отвечает человек. - Это хорошо. - Могу ли я узнать, с кем имею честь? – после недолгого молчания спрашивает человек. - Махакала Садбахунатха. - Это имя или фамилия? - Скорее, милое домашнее прозвище. Молчание, разложенное на тарелках, берет рекламную паузу и нудно молчит о запахе горящих в пустыне «Абрамсов», и о том, что «мессия» и «месиво» - суть однокоренные слова. - Что ж мы сидим? – прерывает молчание человек. – Стол ведь накрыт. - Да, большое спасибо, - Махакала четвертой рукой достает небольшого, истошно вопящего грешника и перекусывает его пополам. Красная дымящаяся жидкость заливает мебель, скатерть и дорогие шторы, но неожиданный порыв хамсина тут же сметает и уносит следы страшной трапезы. Или это ветер с реки Джаал? (- Это Мистраль, м-и-и-и-с-т-р-а-л-ь, м-и-и-и-с-т.., - нараспев молчит Молчание.) - Знаете, я лучше пойду. Прогуляюсь немного, - с грустью констатирует свою бестактность человек. - Аппетит пропал. Махакала сочувственно кивает, и человек, покачиваясь, бредет в темноту. Вновь возвращаются белые искры, снежинки и юбки суффийских дервишей. (И снова ночь… И снова степь… И безвременье…)
Через некоторое время человек заметил костры. У первого костра, на коврике с изображением волка молился бен Ладен. Завидев подходящего человека, он пристально посмотрел ему в глаза и жестко спросил: - Верите ли вы в фей? Опешив от неожиданного вопроса, человек не нашелся что ответить. - Я так и думал, - констатировал бен Ладен. - Только истинно верящие в наступление эпохи Фей спасутся. Он протянул человеку маленькое зеркало, скатал свой коврик и, сделав сальто-мортале, исчез в темноте. У следующего костра сидел Белый, так, что издалека казалось, будто в этом месте сидит Белый. - Здравствуй, - сказал человек. - Здравствуй. - Сияешь? - Сияю. - Который час? - Двенадцатый примерно. - Ну, в таком случае, с днем рождения тебя, Белый. Лучше поздно, чем никогда. - Свинья ты, - искренне обиделся Белый и улетел куда-то вверх. К третьему костру человек приближался с опаской, но там никого не было. Тогда он сам подсел к пламени и стал размышлять о смысле жизни. Ночь стягивала свои шелковые покрывала над его головой. Гремя ковшами, молча бродили обе Медведицы, ехидно улыбалась Кассиопея, да от недалекой могилы Кибальчиша исходило слабое сияние. Было тепло и тихо. Неожиданное умиротворение нарушил громкий топот. Огромный дракон, кося желтым глазом и круша несчастные тюльпаны, несся над самой землей. За ним появились две жабы, вероятно, они шли по его следам. - Послушайте, - человеку едва удалось остановить одну из них. - Кто это был? Жаба задумалась. Результатом ее раздумий явился следующий вопрос: - А вы разве не знаете? Человек развел руками. Трудно понять что-либо, если твои размышления длятся всего одиннадцать минут, если только этот сложный нюанс роднит тебя с Коэльо, и через него со всем человечеством, а во всем остальном ты уже не человек, а перерожденец, и не звучишь гордо. Трудно понять, трудно ответить, остается лишь еще раз развести руками. - Да у вас, батенька, déjà vu, - предположила жаба. - Это же был Кецалькоатль Мира. Разве вы не заметили ветвь кизила у него в клюве? И что вы здесь бродите? Вас давно ждут. - Кто? – спросил вконец запутавшийся человек. Идите вон туда, и узнаете, - загадочно улыбнулась жаба и подтолкнула его в темноту направо. На сей раз сюрпризов не было. Через несколько шагов человек увидел давешний столик, за которым терпеливо восседала Махакала Садбахунатха. - О, вот и Вы! – обрадовалась она. – Ну, как погуляли? - Да, весьма и весьма, - туманно ответил человек. - Так прошу к столу. - Да я, в принципе, не голоден… - Ну же, не отказывайтесь, не обижайте гостя. - Разве только чуть – чуть… Человек присел к столу и тоскливо взглянул на угощение. - Что же Вы, когда еще свидимся? - А что, какие-нибудь препятствия есть? - настойчивость Махакалы человеку совсем не понравилась. -Как же, как же, обезьяны живут долго. - При чем здесь обезьяны? - Знаете, - Махакала мечтательно зажмурила все свои три глаза, по ее черному лицу расплылась волна блаженства, - мне всегда нравились обезьяны. Милые такие. Непосредственные. Все их любят, стихи посвящают. Помните «…Зеленая обезьяна, зачем к нам вселилась в кровь…», ну и про кизил само собой… - Но простите, - перебил начавший догадываться о нехорошем человек. - Я великий праведник, известный во всех трех мирах. В чем мой грех? - Так вот же у меня записано, - его собеседница покопалась в блюде с картофелем и нашарила старый поцарапанный ноутбук. - Вот, все правильно. За великий грех противоестественного пожирания своего Ка своим Ба. Причем в одиночку. Путем писания всяких пустых историй на известном сайте. У Вас есть возражения? – Махакала извлекла из магнитофона маленький никелированный «Браунинг» и щелкнула предохранителем. - Но, но…- залепетал человек, - Ведь все еще живы, все еще можно исправить. Последние слова заглушили глухой хлопок выстрела и длинный гудок, стало значительно темнее.
Прошла короткая вечность.
Усталый человек встал, обогнул затухающий костер и присел на корточки над маленьким телом. Залитые кровью пряди белесых волос выбивались из-под старой буденовки, в голубых глазах навеки застыло Великое Знание. Из разжавшейся ладони в траву скатилась маленькая нефритовая статуэтка, встающее Солнце ласково облизывало ее точеные грани. Вечность заканчивалась. «Какая ужасная ночь!» - подумал человек и нервно почесался. За его спиной зашуршали быстро вянущие асфодели, и появился Белый. - Здравствуй, Белый. - Здоровались уже. Я тут бумаги принес, - сказал он, протягивая пачку бланков, конвертов, баночку белой туши и печать. Маленькую нефритовую печать в форме медитирующей обезьянки с затейливой тибетской вязью по ободу. - Махакала Хотравахана, - усмехнулся Белый, - Неплохо звучит…
А. Х., 23.01.04
А где-то в холодном и мокром лесу Всегда сидит кто-то И курит сигару...
Послано - 27 Янв 2004 : 14:27:28
Хотравахана Да уж! Вы почто народ обижаете? Нехорошо! Не боитесь, что мы коллективно Вам риспект напишем? И Махакалу, опять же, жалко...
Послано - 29 Янв 2004 : 19:49:34
Не жалейте Махакалу, мадам, оно того не стоит. Боюсь, на этот раз со своим символизмом я изрядно перегнул палку. Видимо, никто ничего не понял. Моя оплошность непростительна, особенно, если я невольно кого-то обидел. Прекрасно понимаю, что не все знакомы с тонкостями ламаизма, поэтому привожу некоторые объяснения: Махакала (санскр.) – «Великий черный». Иначе говоря – Дхармапала в чине бодхисатвы.
Дхармапала – Хранитель (заметьте – тоже хранитель!) закона. Это святой, убивающий врагов веры, и тем самым лишившийся возможности достигнуть нирваны. Их почитают за то, что они принесли для блага мира личное спасение, пожертвовав своей душой.
Бодхисатва – человек, ставший Буддой, но не вошедший в нирвану ради того, чтобы помогать другим людям на пути совершенствования. Каждый Будда перед тем, как войти в нирвану некоторое время был бодхисатвой.
Под Белым (это я как раз-таки перевел) подразумевается Шуньята – Пустота, которую можно увидеть лишь в момент смерти, как «ясный свет чистой реальности». …«Прежде всего явится вам быстрее молнии белый блеск бесцветного света Пустоты, который будет окружать вас со всех сторон. В ужасе вы захотите бежать от сияния, но в этом случае вы можете полностью потерять себя. Попытайтесь полностью погрузится в этот свет, отказавшись от веры в свое Я, отказавшись от всех привязанностей к своему иллюзорному Я…» (из поздних тантрических текстов)
Аллегория концовки подразумевает самоубийство смерти, или, если точнее, противоестественный уход Махакалы в нирвану и рождение нового Будды (например, Будды нефритовых обезьян) и, соответственно, гибель одной эпохи и рождение новой. Эпохи просветленных, эпохи праведников. А у новой эпохи – новые Махакалы, апологеты греха. В любом случае приношу свои извинения Кецалькоатль, Мату (у него с чувством юмора как раз все в порядке) и Белому, а равно и прочим. На самом деле всякой символической муры в этом эссе гораздо больше, но комментировать это я не буду. Что еще ожидать от измученного необратимым расширением бизнеса больного мозга, выплескивающего пятничным вечером на бумагу поток бессознательного? Легче пристрелить из жалости.
С уважением и осознанием неправоты, А.Х.
P.S. Первоисточник был глубже и целостней. Кецалькоатль – Вы победили
А где-то в холодном и мокром лесу Всегда сидит кто-то И курит сигару...
Послано - 30 Янв 2004 : 17:27:13
Хотравахана Ну, меня Ваш символизм нисколько не задел, так что передо мной извиняться не нужно. Мне даже было лестно, хотя как выяснилось напрасно, так как вовсе не я имелся в виду. Хм, с другой стороны, вспоминая некоторые детали текста, определенные ссылки на мою личность, кажется, имеются. В общем, разрешаю всем использовать сущность "Белый" в своем творчестве, если такое желание вдруг возникнет. Разумеется, в допустимых рамках. ps А вот в адрес бен Ладена почему-то персонального извинения не было...
Послано - 01 Марта 2004 : 18:49:07
ВЕСЕННЯЯ ДЕПРЕССИЯ
Сгущаются тени, склоняются надо мной, сочувственно кивают, облегают мое тело, становятся второй кожей, растворяются во мне, липкими струйками гладят сердце… Больно! А где-то тоскливо орут коты, повествуя о своей нелегкой жизни, и я учусь подвывать им. Беззвучно, не попадая в ритм, сбивая дыхание, харкая кровью и комками непонятной субстанции – наверное, души. Тени танцуют вокруг меня фокстрот под мотив, напетый мартовскими котами, и я понимаю, что мне не уйти – от теплой ночи, ехидной бледной луны, горького плена теней. Да и зачем? Чадящей свечке никогда не стать пылающим факелом. Сколь долго не бежать, от себя не спастись. Я сплетаю из теней призрачную петлю, но она распадается в моих руках, оставляя на пальцах осклизлый налет несбывшихся надежд. И темнота сменяется светло-рыжим, и остатки души сжимаются в недобром предчувствии, но мне уже все равно. Золотая волна накрывает меня с головой и несет куда-то в сумрак. И оглядываясь, я вижу, как тускнеют мои следы на Млечном Пути, и ничего не остается после меня. А впереди только холод. Он смеется и подмигивает темным глазом, и уже не спасает рыжий ореол, и на последнем издыхании раздираю пальцами грудную клетку [а увертюра котов на мгновение становится тише, а потом разгорается с новой силой] и сердце перестает судорожно качать кровь и застывает в блаженном покое. Грусть проступает из шелковых гардин и прогоняет тени, и кошачий хор захлебывается на пике вдохновения, и лишь мой голос, беззвучный, одинокий и не попадающий в такт, еще несется отголоском по замершей в тишине вселенной, да луна роняет молочно-белые слезы облегчения. На столе застывают кровавые сгустки вперемешку с душой, и скоро кончится март, и кончится весна, и будет лето, и вся жизнь впереди, и прорежется голос, растают тени, и все забудется… и все будет…
Послано - 01 Марта 2004 : 19:30:48
Побродил по форуму Элхэ (это не оффтопик, щас объясню!). Так они там критикуют лит.творения по принципу "представь себе метафору воочью, и если не покатит - промолчи" (формулировка моя). То есть, если образ, используемый в метафоре невообразим, потому что так не бывает (ну, это конечно, субъективно - кому-то лично доводилось "крик зажимать в горле", а кто-то считает, что это анатомически невозможно, и потому не катит), то и писать такое не стоит, хотя и красиво.
Так вот, видимо под влиянием (не виноватый я!), я и представил себе вышеописанную зарисовку. Липкое сердце, харкание комками, осклизлые пальцы, кровавые сгустки. Лазарет на фронте весны, ампутация без наркоза, вопли боли, тоски и томления сердца. Что, в общем-то, и имелось в виду, так что метафоры удались.
Цитата: ...Она была кем-то вроде богини со смеющимися глазами...
Эта хижина прилепилась к склону небольшого пологого холма. Как и полагается по канонам жанра, мимо протекал говорливый ручей, а перед входом громоздились заросли чертополоха. В этой хижине жила ведьма. Варила всяческие зелья для придворных дам из соседнего замка, пророчила им счастливые замужества и предсказывала погоду в дни больших балов. Она легко смеялась и легко плакала, ее запястья покрывали тонкие белые шрамы (ох уж эти заклятия на крови!), а за ее левым плечом всегда стояла ее смерть – лучший попутчик и лучший советчик. Замок располагался в двух верстах южнее хижины. Одно название, что замок, на деле – так себе строеньице, без изысков. Среди многочисленных и, по большей части, никчемных обитателей замка числился придворный поэт. Он любил ведьму, а она влюблялась то в одного рыцаря, то в другого, но так и не смогла влюбиться в поэта. Она делилась с ним своими горестями и радостями, легкими слезами и легким смехом, а он посвящал ей стихи и терпел вспышки ее несносного темперамента. Он носил в нагрудном кармане камзола (у самого сердца, рядом с солнцезащитными очками) негатив ее фотографии. Ведь негатив честнее самого отпечатка – белый цвет, когда он видел ее, и черный, когда наступало безвременье. Иногда поэт приходил по вечерам к хижине. Посоветовавшись с той, что за левым плечом, ведьма либо открывала ему дверь, и тогда они болтали ночь напролет, либо же делала вид, что ее нет дома, и тогда поэт устраивался поудобнее (каков экзерсис!) в зарослях чертополоха и смотрел на теплые желтые окна. А иногда он писал ночами стихи, сворачивал испачканный чернилами пергамент, привязывал к лапке сизого голубя, и тот, отчаянно взмахивая крыльями, доставлял послание ведьме. Ведьма черкала на полях забавные рожицы, язвительно ругала или восторженно хвалила, иногда случайно роняла капли крови из многочисленных порезов (кровь была алой и горячей, но, быстро впитавшись, становилась холодной и бурой), потом сворачивала ставший еще более испачканным пергамент, привязывала к лапке старого черного ворона, и тот, хрипло каркая и жалуясь на свою нелегкую судьбу, относил эту смесь бумаги, чернил, мыслей, боли и радости поэту. Так они и жили: плакали и смеялись, дружили и любили – он ее, а она других. И когда ведьма смотрела на зеленые склоны своего холма, ее глаза сверкали малахитовыми отблесками, а когда поднимала взгляд к небу, радужки начинали отливать бирюзой. А когда она смотрела на поэта, ему казалось, что глаза ее подобны беззвездной ночи, потому что он видел только ее зрачки. Иногда он просил ее отказаться от заклятий на крови, а она сердилась и грозилась превратить его в жабу или, желая ударить побольнее, заявляла: «Уходи, тебя здесь никто не держит!». Поэт уходил, и голубь с вороном получали долгожданную передышку и спокойно спали ночами – один в голубятне, другой под стрехой в хижине. А потом ведьма и поэт мирились, и кто-нибудь из них говорил другому: «Ну, извини…» И все повторялось, ведь история циклична. Все закончилось банально. Поэт уехал на ежегодный Поэтический турнир, а когда вернулся, ведьмы не было. Ручей пересох (лето выдалось високосным и жарким), чертополох неприлично разросся. Поэт с трудом пробрался через колючие заросли в хижину. Внутри все оставалось на своих местах (и от этого было вдвойне больнее!), только сквозняк гонял по дощатому полу комки пыли и обрывки пергамента, да на обычно чистом столе лежало ссохшееся тельце ворона, не перенесшего разлуки. Поэт подобрал обрывок пергамента, подкатившийся к его ногам, и прочел: «…Мне снова не смочь/Прожить этот день…». С печальным шелестом мертвой бабочкой выпал из его пальцев желтый клочок, замаранный чужими мыслями. Поэт так и не узнал, куда исчезла ведьма. То ли очередной заезжий рыцарь увез-таки на белом коне в сияющую даль, то ли та, что стояла за левым плечом, увела асфоделевыми полями. Постепенно он привык жить без зеленых-синих-черных глаз и губ, так часто говоривших: «Уходи, тебе здесь…» Потом он женился на одной придворной даме (очень славной девушке!), перебрался из неказистого замка в большой город, остепенился и перестал быть придворным поэтом. И никогда больше не слышал: «Уходи, тебя…» И, наверное, был счастлив. Такая вот правдивая история.
Послано - 22 Марта 2004 : 14:51:06
Обалдительно. (Я это слово целых 5 минут выдумывала и оно, по идее, должно максимально точно отражать мое эмоциональное состояние) Как будто по голове начали стучать огромным надувным молотком, а он в последний момент рассыпался на мокрые холодные капли и яркий летний день. Спасибо.
Послано - 23 Марта 2004 : 12:34:03
Белый В кои-то веки раз удостоилась похвалы от самого БЕЛОГО! Смотри, загоржусь... Может, мне теперь все же достанется призовой шоколад? ;))
Послано - 30 Мая 2004 : 01:51:11
Смерть одинокого пастуха. (окончание) Вспоминая Харуки Мураками.
Шагая по сияющим на солнце бетонным плитам паркинга, я размышлял, как потратить день. Самым логичным было вернуться на работу или погрузиться в пучины Интернета, но, как повелось еще со школьной поры, самое логичное – не то, чего требует сердце. Вокруг раскинулся такой дивный бурлящий май, такая непередаваемая благодать, какая случается только в конце весны, раз в год, да и то не в каждый. Словно изо всех сил бежишь, глядя себе под ноги, остановишься без сил, оглянешься, а вокруг - боже мой! – никого нет. Ты уже один, или отставший, или обогнавший всех, или совсем отбившийся от стаи. И ты стоишь, вытираешь пот, смотришь на широкий, полыхающий всеми красками божий мир, и постигаешь, насколько все то, что позади – прах, а то, что вокруг – загадка, и как эта загадка прекрасна, и как прекрасен ты сам. В такие секунды появляется крамольная догадка о ненужности всех и вся, о собственной уникальности и самодостаточности. Я сам, себе, собой являю мир, шепчешь ты, на глаза наворачиваются слезы сошедшего откровения, и хочется любить все: и особняки в Старом Городе, и укрывающую их до самой кровли почти тропическую растительность, и зверовидных сограждан, проносящихся в новеньких «биммерах», и молоденьких студенток, спешащих на свидание, и далекую от тебя коррумпированную власть, и даже, что особенно удивительно, близкое тебе начальство. Так на людей действует май.
Скрытый текст
Я сегодня испытывал нечто подобное, и сердцу хотелось радости, общения и праздника. Подойдя к машине, я согнал уснувшую на капоте кошку, открыл дверцу и уселся внутрь. С первым урчанием заводящегося мотора в голову пришла мысль: а не махнуть ли на природу? В самом деле, сто лет уже не покидал город, а как, должно быть, хорошо сейчас в прохладном ущелье, у звенящего, прозрачного до синевы горного ручья, в зарослях цветущего жасмина. Не раздумывая более ни минуты, я аккуратно вырулил из заполненной последними достижениями мирового автопрома стоянки и взял курс на запад.
Езда в хорошей машине на большой скорости по пустому автобану, проложенному в ровной степи, сродни компьютерному автосимулятору. Нет ощущения скорости, нет чувства перемещения в пространстве, и если бы не стремительно просвистывающие мимо смазанные очертания лесополос, можно подумать, что стоишь на месте. Любой адреналиновый ценитель подтвердит, что удовольствие, испытываемое от такой езды сравнимо лишь с гонками на автодроме. Я утонул в низком, обтянутом кожей светло-апельсинового оттенка кресле и не сводил глаз от уносящейся под капот дороги. Из динамиков доносились раскаты «Кармина бурана», потом их сменило утробное рычание «Рамштайна», и если под первое остро хотелось развязать ядерную войну, то второе требовало добить уцелевших. Брутальный-таки народ, эти германцы. Вскоре в голубовато-молочной дымке появились горы. По моим подсчетам пути оставалось часа полтора, но это если не случится ничего непредвиденного. Подумал об этом и, верно, сглазил. Впереди показался длинный хвост из стоящих машин, на трассе что-то произошло. Пристроившись сзади, я опустил стекла, выключил музыку и закурил. Очередь, как бывает в таких случаях, двигалась удручающе медленно, и прошло не менее часа перед тем, как я, наконец, приблизился к причине затора. Поперек дороги стояла машина. Это был ярко-красный открытый «Мерседес SL». За рулем сидела девушка. Ее голова была опущена на руль, лицо повернуто к дороге, а в широко открытых зеленых глазах отражались проезжающие мимо автомобили. Девушка была удивительно красива и без сомнения мертва, хотя на теле я не заметил никаких повреждений. Вокруг «Мерседеса» уже суетилась бригада следователей, с озабоченными лицами они проводили какие-то измерения и фотографировали. Тут же стояли эвакуатор, карета скорой помощи и милицейский уазик, на задней двери которого было выведено: «Иисус любит тебя, но всем остальным на это нас….ь». Над девушкой склонился судмедэксперт, пожилой мужчина с уставшим и невыспавшимся лицом. Пробираясь с черепашьей скоростью, я поравнялся с «Мерседесом» в то самое время, когда врач закончил свои исследования и накрыл тело девушки бурым, в масляных разводах, полотном. Ее глаза, большие, перламутрово-зеленые и пустые, как окна дома, давно покинутого жильцами, успели посмотреть на меня, и я ужаснулся потусторонней осмысленности, таящейся в этом взгляде. - Что случилось? – перегнувшись к противоположному стеклу, спросил я эксперта. - Камешек из-под колес, - его голос оказался также бесцветен, как и лицо. Было видно, до чего опротивели ему праздные расспросы, собственная работа, да и вся жизнь. - Просто камешек, - повторил он и отвернулся. Отъезжая от места катастрофы, я никак не мог прийти в себя. От приподнятого настроения не осталось и следа. Не помогали ни врывающийся в машину свежий, наполненный ароматами степных трав, воздух, ни музыка, ни скорость. На душе стало муторно и тяжело. Когда-то я видел много смертей. Работа была такая. Все смерти в той или иной степени нелепы, но просто камешек… Не замечая, я все больше и больше давил на газ. Обогнав с дюжину еле тащившихся автобусов и грузовиков, я свернул на совершенно свободное шоссе и, не сбавляя скорости, помчался к уже близким горбам пологих гор. На некоторых вершинах были заметны телеграфные столбы и высокие скелеты умерших деревьев. Глядя на эти одинокие, лишенные листьев стволы, я задумался о внезапности и неизбежности финала для всего живущего, и для меня, разумеется. Смерть постоянно приходит к нам. Она принимает разные обличья, самые неожиданные формы, но она всегда где-то рядом. Для меня главное ее проявление – страх потерянного времени. Любой психоаналитик подтвердит, что спешка и нетерпение, столь свойственные современному обществу – не что иное, как подсознательный страх конца, страх перед ограниченностью существования во времени. Мне тридцать лет, я ничего не успел, я ничего из себя не представляю. Под этими стонами, так хорошо известными моей бедной жене, скрывается только одно – затравленный вопль испуганного существа: «Я боюсь смерти!». Отсюда же рождается и страсть к деятельности. Все трудоголики, перед одержимостью которых мы преклоняемся, в душе своей также боятся не успеть, и также страшатся смерти. И так кругом, почти во всем, в деятельности и поступках, в мыслях и чувствах. Бегство от одиночества, дружба и любовь, влечение к чувственным удовольствиям, стремление к богатству и славе, борьба за лидерство, элементарная сексуальная активность – все это маски, под которыми мы пытаемся забыться и спрятать самый главный ужас, то, от чего никогда не уйти и никуда не спрятаться. При этом никто никогда не признается, что боится смерти. Даже самому себе. «Когда я существую, смерти нет, а когда приходит смерть, исчезаю я», - говорит человек, представляя в основном физическую агонию, надевает на свой страх новую маску и не замечает этого. Интересно, как утешала себя эта девушка? Или она вовсе не задумывалась об этом? Наверное, нет. Она была молода, красива, безусловно, богата.… Хотя, что я знаю о ней? Мы жили в одном городе, ходили по одним улицам, смотрели одни и те же программы по телевизору. Возможно, когда-то встречались в супермаркете или фойе театра. Не порвись в полотне бытия случайная ниточка, и час назад мы бы разминулись на широкой автостраде. «Какая девушка», - подумал бы я. «Какая тачка», - подумала бы она. Секундные мысли, рождаемые дорогой, ничего более. Но вот, камешек…
Грузовик появился неожиданно. Грязный колхозный ЗИЛ сдал задним ходом из заросшего ивняком кювета и на полкорпуса выполз на дорогу. Дальнейшее спрессовалось в глубокий, объемный и яркий 3D – кошмар. В нем присутствовали циферблат спидометра, со стрелкой зашкаливающей за двести, упругая неподатливость педали тормоза, истошный визг застопорившихся колес, яростно крутящийся за лобовым стеклом горизонт, и скорость, страшная, неостановимая, проникшая в каждую клеточку моего существа. Не удержавшийся на дороге «Ягуар» несколько раз перевернулся, чиркнул по бетонной стенке противоположного отбойника и ударился в дерево. В глазах вспыхнула ослепительная, чистейшего голубого света молния, и мир померк.
Странный сон. Будто сижу я в глубоком ущелье, у звенящего, прозрачного до синевы горного ручья в зарослях цветущего жасмина. На замшелом прохладном валуне, в предзакатных сумерках своего последнего дня. А рядом она, зеленоглазая девушка, которую неосознанно я искал всю жизнь, высматривал в каждой, надеялся, ошибался и не находил. Девушка, жившая в грядущих и прошлых столетиях, чужих городах, любившая траурные оттенки и диковинные имена, пронесшая сквозь жизнь незамутненное одиночество, а теперь убитая крошечным камнем, выскочившим из-под колес проезжающего мимо трейлера. - Бедный, бедный, Анжей, - говорит она и гладит меня по голове, перебирает пальцами волосы, и от прикосновения этих невесомых пальцев разрывающая боль затихает, растворяется, жемчужными каплями стекает куда-то вниз, исчезая в журчании ручья. - Не там ты родился, и не тогда. Тебе бы в Баден-Баден, на воды-воды. Белая шелковая рубашка, черный смокинг, изумрудные запонки. Запотевший кальвадос, тлеющая палочка Тринидад фундадорес, «изысканное аданте» на богемском хрустале. И бесконечный, плавающий среди созвездий покой. Бедный мой мальчик, как же тебя угораздило? - Я не знаю, - всхлипывая, как в детстве, оправдываюсь я, - так вышло. - Так вышло, - как эхо повторяет она, - просто так вышло.
Пришедшие с северо-запада тучи неотвратимо и быстро захватили небо. Вместе с первыми каплями в лесу запахло сырой промозглой осенью. Природа словно подчеркивала неразрывность спирали бытия. За рассветом всегда приходит закат, за приливом - отлив, осень сменяет лето и предшествует зиме. Размеренное чередование жизни стирает нашу молодость, стесывает острые грани и, обточив как речную гальку, выбрасывает на берег. Выстроившиеся в очередь времена года подхватывают дряхлеющие тела и, словно эстафетную палочку, передают друг другу. И так день за днем, год за годом, всегда. И нет сил разорвать этот круг.
Я закапывал свое тело в пропитанную прелью лесную землю. Монотонный дождь пах вечностью и печалью, но для меня, лежащего в наспех вырытой, неглубокой яме, в этом уже не было ни красоты, ни смысла. Раскисшие черные комья засыпали человека, прожившего никчемную и глупую жизнь, скромные результаты которой не стоили потраченного труда. Человека, жившего в мире фэнтези и погибшего в стиле metrosex. Заровняв землю и соорудив небольшой холмик, я с трудом разогнулся и отложил лопату. Стоило поставить какой-нибудь памятный знак, но, подумав, я решил, что вряд ли заслуживаю этого. Никому неизвестная, затерянная в лесу могила – пожалуй, лучший памятник моей жизни. Единственное, что было бы здесь уместным – сигара. Тогда, по крайней мере, выходя в Интернет, у меня всегда найдется повод для осмысленной концовки. Но за сигарой пришлось бы возвращаться к машине, а безобразные обломки единственного в жизни совершенства, которым я обладал, больно ранили сердце. Ничего, «Хотравахана» имеет общие корни с травой, а этого добра вокруг предостаточно. Хватит скоротать не одну вечность.
Настала пора уходить. В последний раз взглянув на место, где мне довелось запомнить мир, я развернулся и неспешно побрел вниз, к журчащему неподалеку ручью. После моей смерти ничего не изменилось: так же шумели леса, суетились люди и согнутой пружиной выгибались города. А над всем этим тихо капал дождь, и вслед за ним капали секунды чьих-то жизней. Но мне до этого уже не было никакого дела.
А.Х. Май 2004.
А где-то в холодном и мокром лесу Всегда сидит кто-то И курит сигару...
Белый стоял в метре от свежей могилы. Вот уже почти 8 часов, с самого заката, когда все произошло, он занимал этот свой пост. Тем, кто стоял в некотором отдалении, он казался каменным истуканом – столь редки были его движения, чтобы размять затекающие мышцы, и невозмутимо выражение лица. Даже близкие друзья не могли догадаться о буре страстей, бушевавшей у него в голове.
…Все началось на одной из последних встреч Хранителей. Тогда, поднабравшись священного напитка, Кубикус выложил, судя по всему, давно вынашиваемую идею. - Пора с этим кончать! - С чем именно? – вопросил Белый. - С Кубикусом!!! Белый заинтересовано взглянул на него. На белую горячку вроде не похоже… С другой стороны Кубикус выглядел подозрительно оживленнее обычного. - Что ты имеешь в виду?! - Я принял решение. Кубикус должен умереть. Наливавший себе бокал Белый при звуке этих слов замер. Но Кубикус продолжил свой рассказ, и постепенно Белый осознал весь чудовищный замысел Основателя.
Скрытый текст
Я так не могу, говорил он. Архивы превратились в нечто большее, нежели хобби одного страстного любителя фантастики. Сейчас Хранители добровольно включаются в процессы управления и развития этого проекта. Мое чувство справедливости не позволяет именовать наш Форум, наш Дом, где любой страждущий утолит свой информационный голод по фантастике, найдет множество друзей, разделяющих твои взгляды в чтении, сможет обсудить прочитанное фантастическое произведение или просмотренный фантастический фильм - Архивами Кубикуса. Теперь это Форум Хранителей. Более того, чтобы имя Кубикуса вообще перестало ассоциироваться с конкретным человеком, мне нужно перестать существовать. Я хочу обрести Вторую жизнь, став Отцовским древом. Тогда я, развоплотившись, стану частью объединенного сознания, окружающего Архивы, а имя Кубикус станет собирательным образом. Я прошу тебя, Белый, как патриарх патриарха, исполнить надо мной положенный ритуал. Только тебе я могу довериться полностью. И такая решимость была в его глазах, что Белый сразу понял, переубеждать уже бессмысленно…
Спустя две недели Белый встретился с Кубикусом, чтобы обсудить последние приготовления. Хранители оповещены, Форум переименован, ритуал состоится в Саду на закате дня. Оставшиеся часы они поглощали пиво. Кубикус готовясь к неизбежному, а Белый – к своей кровавой роли. И вот момент настал. Кубикус улегся на специально выбранном месте. Белый достал тесак. Нереальность происходящего напоминала ему кошмарный сон. Сознание впитывало в себя все подробности: как он расчленял живое тело, как раскладывал органы на земле, чтобы дерево могло вырасти, пока разум жертвы живой и находится в полном сознании. За все время Кубикус не издал ни звука, не сделал ни малейшего движения, которые бы свидетельствовали о его боли. Он был либо невообразимо мужественным, либо ящик Miller'а выполнил свое предназначение, и послужил средством обезболивания. Когда все было кончено, Белый присыпал останки Кубикуса тонким слоем земли, ибо взирать на них было сверх человеческих сил.
Теперь он стоял рядом и, ежесекундно укрепляя веру молитвами, надеялся на то, что перевоплощение в Отцовское Древо случится. В голове раз за разом, словно испорченная грампластинка, крутились одни и те же мысли: "Если бы тогда, на встрече, я поступил по-другому… Если бы всеми силами раскритиковал его идею… Он остался бы с нами". В первых рядах стояли немногочисленные Хранители и магистры. Чуть дальше – посвященные. Белый чувствовал их молчаливую поддержку. Но ведь не им пришлось исполнять ритуал. Он неотрывно следил за холмиком, скрывающим останки Кубикуса. В душе начало зарождаться чувство, что что-то пошло неправильно. Росток давно должен был показаться. Неужели Кубикус ошибся, и вместо церемонии подготовки к перерождению состоялось чудовищно жестокое кровавое убийство? И вся ответственность падет на меня… "Нет! Надо Верить!" – одернул себя Белый. Кубикус никогда не ошибался. Белый продолжил терпеливо ждать. Чтобы отогнать непрошенные мысли, он принялся вспоминать их первую встречу. …Кубикус опаздывал. Тогда Белый еще не знал, что это нормальное его качество. Он успел изучить весь район, пока, наконец, тот не подошел. Возникла задача, как узнать друг друга, ибо в точке рандеву оказались и посторонние люди. Но Белый, как всегда изящно, вышел из этого затруднительного положения. Он…
Отвлеченное сознание зафиксировало какое-то шевеление. Сфокусировав взгляд, Белый словно очнулся от долгого сна. В кровь хлынул адреналин. Из сырой земли пробивался зеленый листок! Два шага одеревеневшими ногами. Падение на колени. Дрожащими руками Белый разрыл немного землю, затем медленно поднялся и обернулся к Хранителям. - Чудо свершилось, друзья мои! – воскликнул посветлевший лицом Патриарх. – Отцовское Древо проросло. Кубикус ушел от нас, но его мудрость пребудет с нами навеки! Затем, глядя на одинокий фигурный листок, проклюнувшийся на тоненькой веточке, Белый провозгласил: - Нарекаю тебя Дубикусом! Первые лучи восходящего солнца осветили небосвод. Ночная вахта закончилась. Ставшие свидетелями чуда люди расходились небольшими группами, ошеломленно обсуждая то, что впоследствии назовут Кубическим Взращением и будут отмечать во всем мире, как великий праздник единения человека с природой. Дубикус же станет предметом поклонения, привлекающим паломников ничуть не меньше, чем знаменитая Мекка.
Кинув последний взгляд на росток, Белый одиноко поковылял к выходу из Сада. И только дома, налив дрожащей от усталости рукой бокал красного вина и осушив его, не верящий ни в Бога, ни в черта, ни в прочие чудеса, он смог, наконец, поздравить себя: "Это была великолепная идея – вложить в останки проросший желудь".
Версия для печати
Послано - 30 Дек 2003 : 10:58:36
. А во-вторых, за девушку обидно. Моя дочка еще и не такое отмочить может. В 5 классе, помню, задание было - придумать и художественно описать чудовище, и она выдала: "Когда я (чудовище) двигаюсь, то слышен звук, какой издает тающая рыба" (мой вольный перевод с английского). На вопрос было объяснено, что "ну, представь себя под водой, мимо тебя плывут рыбы и тают в темноте. Ну вот такой звук".
