Дед-Мороз: кризис - Домашнее задание бригадира Будкина

Свет прожекторов рвал черноту ночи, вырезая из мрака недостроенный двадцать второй этаж — ощерившиеся прямоугольники будущих комнат, кухонь и ванных, уходящую вниз лестницу со ступенями, запорошёнными снегом.

Бригадир Иван Будкин скинул рукавицы и потёр ладонями лицо. Выудив из кармана бутылку, он свернул пробку. Холодная водка обожгла горло, ледяным озером растеклась в животе, чтобы вспыхнуть через мгновение мягким пламенем, согревая нутро.

Стеной повалил снегопад, а ветер стал толкать бригадира то в грудь, то в спину, норовя сбросить вниз. Ветер, как цепной пёс, с диким воем попытался растерзать Ивана, сорвать телогрейку, впиться студёными клыками в распаренное от работы тело.

Порыв утих, снег закружился — и до Будкина долетело надрывное гудение крана. Иван передёрнул плечами, сделал ещё глоток, крякнул и убрал бутылку. «Вот погодка… — подумал он и выматерился. — Как бы не сдуло!»

В метрах десяти зажёгся огонёк сигареты — и Будкин понял, что это узбек Абдумалик, сварщик его бригады, устроил перекур.

— Эй, Малик, — крикнул Иван, — закурить есть?

— Бу-уу, — прогудел вместо Абдумалика неистовый порыв. — У-уу.

Ветер заскулил, как побитая собака, затем, помахав хвостом позёмки, снова прекратился.

Будкин неуклюже перебежал по доскам и подошёл к сварщику. Тот сидел — приподняв маску, скорчившись, вжавшись между плитой и сварочным аппаратом — и курил самокрутку. Увидев бригадира, узбек вскочил и заулыбался щербатым ртом, в котором не хватало переднего зуба.

— О, насяльника! — прошепелявил узбек и протянул Ивану самокрутку. — С п’азниском!

Будкин мотнул головой:

— Я выпил. Есть обычные сигареты?

Абдумалик порылся в карманах и передал пачку.

— И это не наш праздник, — бригадир сдвинул густые брови. — У нас Дед Мороз, а у них Санта-Клаус. Но можно и за Санту выпить. Давай, Малик?

— Ни-е. Мая т’ава уше, мая уше харасо.

— А я выпью! Санта-Клаус, твоё здоровье! — Будкин запрокинул бутылку и кадык его задёргался.

Дальше курили молча: наблюдая, как безумствует вьюга; слушая, как воет ветер, грозящий порвать их на сотни маленьких Иванов и Маликов.

Докурив, узбек надвинул маску и схватился за рукоять сварочного аппарата. Будкин же в раскачку побежал обратно по мостику.

Спрыгнув с настила, Иван не заметил провод, змеёй обвившийся вокруг сапога. Зацепившись, Будкин грохнулся — и, проскользив по наледи на животе полтора метра, вылетел за край плиты.

— А-а! — только и успел крикнуть Будкин, падая в пустоту.

Пролетая двадцатый этаж, бригадир понял, что это конец, и тут же протрезвел. На уровне пятнадцатого адреналин забурлил в крови, а сердце Ивана заколотилось быстро-быстро. На двенадцатом ему захотелось, чтобы последние мгновения жизни длились бесконечно, но этого не случилось: время лишь растянулось, замедлилось, но Будкин всё падал. И тогда бригадиру почудилось, что он птица — и если взмахнуть руками, как крыльями, позволить ветру подхватить... Но путного из этого ничего не вышло, бригадир лишь пролетел ещё несколько этажей.

«Всё, — подумал Иван, — конец!»

Говорят, перед глазами умирающего за секунду проносится вся жизнь. Но вместо этого перед Будкиным предстала учительница физики, Элеонора Степановна — толстая тётка, педагог советской закваски — с огненно-рыжими волосами, завитыми мелкими колечками.

— Тело свободно падает с высоты восемьдесят метров, — диктовала притихшему классу Элеонора Степановна. Схватив мел, она размашисто прокарябала по тёмно-зелёной поверхности доски, записывая условия задачи.

Маленький Будкин, зажав неуклюжими пальцами ручку, старательно вывел: «Высота = 80 м.».

— Начальная скорость тела равна нулю, — продолжала Элеонора Степановна, — а ускорение свободного падения примем за десять метров в секунду в квадрате. Найти время, за которое тело достигнет поверхности. Записали?

Склонившись над тетрадями, ученики продолжали оттягивать неотвратимое, делая вид, что пишут. Покачав головой, Элеонора Степановна села и придвинула журнал.

— Что ж… к доске пойдёт, — задумчиво сказала она, ведя указкой. — К доске пойдёт... Будкин!

Раздался дружный вздох облегчения, а сердце Будкина ушло в пятки: он почувствовал, что в жизни его больше не случится ничего хорошего. И правда: бригадир падал и земля была рядом. Сквозь снежную пелену внизу уже проступал котлован будущего подземного гаража, который скоро должны были залить бетоном.

— Что ты уставился, Будкин? — проворчала Элеонора Степановна. — Там решения нет.

Ученики засмеялись, а Ваня мялся, теребил мел, краснел, мечтая исчезнуть, провалиться сквозь землю котлована, истыканного прутьями арматуры.

— Будкин, — сказала учительница, — опять ты дурака валяешь? Что же ты, паразит этакий, уроки не учишь и домашнее задание не делаешь?

Ване стало стыдно. Он молчал, глядя с ужасом, как прямо из пола вырастают смертоносные побеги металлических прутьев и несутся навстречу.

— Тебе неинтересно учиться? — Элеонора Степановна обернулась к классу. — Физика это царица наук и, попомните мои слова, — незнание законов мирозданья Будкину ещё аукнется!

Ваня обречённо опустил руки, зажмурился и начал молиться о чуде: чтобы весь этот ужас исчез и снова всё стало хорошо.

— И как знать, — учительница погрозила кулаком бригадиру, — может быть задача о теле, падающем с высоты восемьдесят метров, станет для тебя не просто отвлечённым примером, Будкин.

Ученики смеялись всё громче и противней. Как прыгун с трамплина входит в воду, так и Ваня с лёгкостью вошёл меж прутьев. Как бильярдный шар влетает в лузу и запутывается в сетке, так и Будкин, выдирая в падении из телогрейки клочья ваты, летел в квадрате арматуры. Бригадир нёсся, как метеор, сгорающий в плотных слоях атмосферы, уменьшая с каждым мгновением скорость — и тут грянул спасительный звонок, и бригадир застрял у самого дна котлована.

— Джингл белз, джингл белз! — радостно зазвенели бубенцы на санной упряжи. Мощные взмахи огромных белых крыльев раздували снег в стороны — над Будкиным завис крылатый олень. — Джингл белз!

— Уф-ф, чуть не опоздал… — просипел Санта-Клаус, свесившись с парящих саней. Нос у Клауса был здоровенный и красный — шнобель, а не нос — и весь в синих прожилках. — А ты тоже хорош, Ваня: напился, нарушил технику безопасности и трудовой кодекс!

Но Будкин не слушал Клауса, он висел головой вниз и дрожал.

— Поплачь, станет легче, — посоветовал Санта. — Повезло тебе, Будкин — всего пять рёбер сломал да напрудонил в штаны. Как повезло! А если бы я был занят? У меня тоже дела. Знаешь, с какой развесёлой вечеринки ты меня выдернул?

Но бригадир Будкин лишь икал в ответ и по-дурацки сучил ногами.

— Эх, Будкин, Будкин… Двоечник ты и неудачник! Да, я всё понимаю: у тебя кризис среднего возраста, — гундосил Клаус, — жена ушла к сантехнику Гаврилову и прочие неприятности, но Ваня… Нельзя быть столь безответственным к собственной жизни!

А к котловану уже бежали люди: прораб Козлов, электрик Разумеев, рабочие бригады Будкина и растрёпанный Малик. Но они не замечали Санта-Клауса и оленя — они смотрели сквозь и им казалось, что это ветер сметает с краёв котлована белое просо позёмки.

— Не у одного тебя кризис среднего возраста, — не унимался Санта. — У меня самого неприятности — всё тот же дурацкий кризис: тысячу лет как начался и всё не закончится, — Клаус поднял вверх палец. — Я тоже накосячил из-за этого мерзкого кризиса — и меня, католика, в наказание поставили отвечать за православную Россию, подменять Деда Мороза. И что? Я ведь не опускаю руки! Я работаю — и хорошо! Даже когда обо мне вспоминают такие здоровые лбы — я работаю!

Санта-Клаус сплюнул.

Прораб Козлов очнулся от изумления, деловито и с матюгами засуетился — и через пять минут Ивана вытащили из ямы. Узбеки положили Будкина на настил из досок и понесли к дороге: там уже во всю надрывалась сирена, а сквозь щели забора мелькали отблески мигалок.

— С тебя пол-литра, Будкин! — процедил шатающийся из стороны в сторону электрик Разумеев. — В честь католического Рождества и твоего нового дня рождения. В рубашке ты родился!

Справа от самодельных носилок бодро шагал радостный прораб Козлов:

— Кому суждено умереть от цирроза печени, — кричал он, наклоняясь к уху Ивана и обдавая бригадира мощным перегаром, — тот однозначно не разобьётся.

Слева, волоча по снегу крылья, плёлся олень — за ним, развалясь в санях, ехал пьяненький Санта-Клаус. Будь он потрезвее, то, может, и поспорил бы по поводу такой очевидной истины — а так он был занят тем, что ворчал без устали:

— Эх, русские, русские! Крепко по вам коммунизм и глобализация прошлись: своих святых позабыли, а наших так и не выучили. Вечно вы меня путаете: то со Святым Бернардом, то с ангелом-хранителем, то ещё с кем…

Колокольчики на упряжи, аккомпанируя Санта-Клаусу, весело позвякивали:

— Джингл белз, джингл белз, джингл ол зе вэй…