Коша
|
Светоний
Кошка Цезаря вне подозрений
Кальпурния Пизон, для друзей – просто Пури, не любила ходить в храм Баст. Она считала ее одной из самых ненужных богинь римского пантеона, а в нем их было немало. Богиня плодородия и домашнего очага! Какая скука! Вот отчего бы ее бабушке не поклоняться Венере? Или Изиде? Да даже Юнона – и та была бы интересней: к ней ходили и Метеллы, и Руфы, и Габинии, а ей, словно суеверной провинциалке, приходилось тащиться за бабушкой аж в Субуру, в этот маленький пыльный сарай, по какому-то недоразумению именуемый храмом! А еще эти кошки кругом! Хотя могло быть и хуже: если бы у Баст была голова крокодила…
Хорошо хоть сегодня бабуля занемогла и отправила ее одну – если не считать старую рабыню, как всегда остановившуюся у статуи богини с бесконечными просьбами. О чем ей просить Баст, в ее-то возрасте? Но зато пока она молится, можно будет всласть поглазеть по сторонам и, может, даже с кем-нибудь познакомиться. Ведь что бы ни говорили родители, а она уже взрослая и может делать, что хочет – ей шестнадцать! Пури кокетливо поправила рыжие локоны, завитые в мелкие тугие кудряшки, и принялась разглядывать прихожан. Вон тот парень в синей тунике очень даже ничего. И в ее сторону, кажется, уже раза три посмотрел. А брюнет слева какой симпатичный! Глаза мечтательные, на щеках румянец, и руки женственные. Наверное, поэт! Поэт – это было бы так романтично!.. если бы не какая-то мымра рядом с ним. Неужели жена? Но жена не стена, как говорится… Точно в ответ на ее мысли мымра обожгла Пури презрительным взором и отвернулась, томно прильнув к поэту. Девушка вспыхнула от смущения и гнева. «Чтоб у ней прыщи повылазили! Чтоб ей… Ой!» Что-то мягкое, но упругое хлестнуло ее по икре. Кальпурния посмотрела вниз и встретилась с желтым укоризненным взглядом кошки. - Еще ты мне мораль читать будешь! – прошипела она, изо всех сил отбрасывая ее ногой. Зверек кувырком отлетел, ударился о стену… И вдруг своды храма раскололись громовым: - Глупая девчонка!!! Пальцы девушки испуганно взлетели к губам, взгляд метнулся по храму – и глаза ее распахнулись: люди вокруг неожиданно замерли и стали полупрозрачными, будто призраки. Но зато шевельнулась огромная статуя в дальнем конце храма, и из нее вышла…
Пури сипло пискнула, чувствуя, как к горлу подступает холодная волна ужаса: из мрамора, как из-за портьеры, вышагнула женщина с головой кошки и в следующую секунду оказалась рядом с ней. - Ты насмехалась надо мной и теми, кто пришел почтить меня, - богиня обнажила клыки. – Ты оскорбила словом и действием мою жрицу, которая сделала тебе замечание. Ты считаешь, что дело, которому я служу, не стоит выеденного яйца…
- Стоит, стоит!.. – не понимая, что говорит, залепетала девушка – но богиню было уже не унять. Она наклонилась так, что глаза их встретились, и янтарный взгляд пронзил Пури как меч. Голова ее закружилась, сердце замерло, ноги подогнулись, всё вокруг закрутилось каруселью – и она рухнула без памяти. *** Когда девушка очнулась, перевалило за полдень. Она разлепила глаза и тут же задохнулась от вони, точно какой-то мерзавец свалил рядом все нечистоты и отходы Рима, пока она спала. Кашляя от невыносимого смрада, она прикрыла нос ладонью – и едва снова не потеряла сознание: вместо человеческой руки к лицу прижималась маленькая рыжая лапка какого-то животного! Она вскочила – и обнаружила, что стоит на четырех ногах. Закричала – но из горла вырвался лишь хриплый мяв. От ужаса голос пропал, и Пури, выгнув спину дугой и вздыбив шерсть, могла лишь озираться по сторонам, пока в голове билась, как муха под кружкой, единственная мысль: «Это сон! Это сон! Это сон!!!..» Огромные каменные дома вокруг – выше раз в двадцать, чем всегда, мусорная куча под ногами, шумные великаны поодаль, от которых несет пивом, сушеной рыбой и потом… - Это сон!!! – выкрикнула она изо всех сил. Один из великанов обернулся на мяуканье и запустил рыбьей головой. Уворачиваясь, Кальпурния метнулась в сторону, споткнулась обо что-то, и кубарем покатилась на мостовую. Великаны загоготали, зашарили руками по земле – и в кошку полетел град камней и черепков. Она в панике кинулась бежать, не разбирая дороги, чудом уворачиваясь из-под ног, копыт и колес. Телега едва не переехала ее, стайка детей с улюлюканьем погнала по дороге, а за углом из подворотни выскочила пятерка шавок и накинулись с лаем. Не помня себя от страха, кошка помчалась по заваленному отбросами тротуару, но разве ее короткие лапки могли тягаться с собачьими длинными! Ощущая спиной горячее дыхание псов, она завернула за угол – и оказалась в глубокой нише, под аркой которой на обшарпанном высоком пьедестале красовался бюст. Подпрыгнув, на мгновение она повисла вне досягаемости собак, вцепившись когтями в рыхлую штукатурку… и начала сползать. Псы радостно заскакали – кто первый достанет добычу. Щелкнули челюсти, прикусывая кончик хвоста, Пури закричала… И вдруг, заглушая собачий лай и ее мяуканье, прогремел властный голос: - Фидо, взять! И не успела она подумать, что теперь ей точно конец, как невесть откуда появившийся гигантский черный пес молча врезался в свору, расшвыривая дворняг. Бросив единственный взгляд на противника, те поджали хвосты и с визгом кинулись врассыпную. Пури опустилась на землю и замерла, не в состоянии отвести взгляда от нового врага. Если он ее разорвет – так тому и быть. Сил бежать больше не оставалось. Пес разинул пасть, кошка ощутила, как огромные зубы сомкнулись на ее боках, и зажмурилась. Но вместо того, чтобы перекусить пополам, Фидо бережно поднял ее и понес. - Ну-ка, ну-ка. Кто это попросил защиты у моего предка? – с усмешкой проговорил уже знакомый голос, и Кальпурния почувствовала, как зубы собаки разжались, отдавая ее хозяину. Сильные руки подняли ее повыше, и человек присвистнул: - Надо же, египетская зверушка! Никак сбежала из храма Баст. Или богиня, наконец, решила поделиться своими подопечными с Римом? В таком случае я, как великий понтифик, просто обязан позаботиться о ее подарке! Не веря своим ушам, Пури приоткрыла глаза – и ахнула. Высокий рост, крепкая фигура воина, загорелое волевое лицо, умные черные глаза, редеющая шевелюра… Кто же не знал великого понтифика, Гая Юлия Цезаря! Когда она расскажет подружкам… И только теперь полное понимание случившейся катастрофы обрушилось на ее рыжую голову. Не будет подружек. И родных тоже у ней больше нет. А мысль о том, что теперь придется жить на кухне собственного дома, питаясь объедками рабов, без единой надежды на возвращение человеческого облика, заставила ее зарыдать, да так, что Цезарь удивленно хмыкнул: - Ты мяучишь, будто голодная. А по тебе не скажешь. «И вовсе я не толстая!» - возмущение на миг победило горе – но лишь на миг. - Ладно, раз уж я тебя спас, придется взять домой, - пожал плечами Цезарь. – Но тогда тебе понадобится имя. Ты такая ухоженная… чистая… Значит, будешь Пура. Запомнишь? Девушка кивнула. Цезарь, позабавленный совпадением, улыбнулся, пристроил ее на сгибе локтя, свистнул Фидо и направился от своего старого дома к новому, на Эсквилине. *** Дом на холме Эсквилин, полагавшийся выбранному великому понтифику пожизненно, Кальпурнию поразил. В огромном вестибюле, украшенном посмертными масками консулов, предков Цезаря, стены были расписаны чудесными фресками, пол выложен мозаикой, а в нишах стояли мраморные и бронзовые статуи. Высокие резные двери из иберийского бука, инкрустированные слоновой костью и перламутром, вели в тенистый сад, окруженный еще большим количеством статуй, где играли фонтаны и пели в клетках птицы. 
В арке показалась невысокая сухопарая женщина в сиреневой шелковой тунике. - Мама, – Цезарь зашагал ей навстречу, – смотри, что нам прислала Баст. - Это… - женщина нахмурилась, вспоминая название экзотического животного, - …кошка? - Да. Нашел у нашего дома в Субуре. Мать Цезаря – Аурелия – осторожно погладила рыжую голову, и Пури, к своему удивлению, сощурилась от удовольствия и мурлыкнула.
- А они, оказывается, ласковые, - улыбнулась женщина. – Надо ее покормить. - Со мной пообедает, - проговорил понтифик. – Помпея?.. Аурелия поджала губы: - Пошла к Клодилле. На лице Цезаря не дрогнул ни один мускул. - Значит, и ужинать придется без нее. Прикажи подавать в кабинет. Он повернулся было, но мать порывисто взяла его за руку. - Гай. Конечно, это не мое дело, но мне кажется, тебе следовало бы узнать, чем занимается твоя супруга. Репутация Клодиллы известна всем. Помпея же целые дни проводит у нее. А жена Цезаря должна быть вне подозрений. Сильная рука бережно накрыла худую. - Когда ты устраивала этот брак, мы оба знали, что я женюсь не на внучке Суллы, а на нём и его сторонниках. И чего мы хотели, то и получили. Не больше, но и не меньше. Так что пусть ее… - У тебя должна быть гордость, Гай! - Гордые, как и глупые, мама, в политике долго не живут. Тебе это тоже известно. Но чтобы ты не считала меня совсем безнадежным, скажу, что у меня отличная память. А теперь хватит об этом. Ты составишь мне компанию за столом? - Дома пообедаю, - глаза Аурелии сердито сверкнули. – Распоряжусь на кухне – и пойду. Фидо, размахивая хвостом, радостно побежал за ней, а Цезарь, не отпуская кошку, медленно направился на второй этаж в кабинет. Лицо его было неподвижно, но со спокойствием это не имело ничего общего. Если бы он пару раз не отложил ей угощение с тарелок, Пури решила бы, что понтифик забыл о ней: складка, пролегшая между бровей, не разглаживалась ни на секунду, а не доев телятину, он раздвинул блюда, достал с полки свитки и принялся их просматривать, лишь изредка на ощупь отламывая то хлеб, то сыр. Потом взял восковую дощечку, стилус, и начал писать. Понюхав фаршированную куропатку и копченого угря, так и оставшихся нетронутыми, кошка отвернулась. Если бы она была дома, от таких деликатесов ее было бы за уши не оттащить, но теперь… Даже съеденные несколько кусочков встали вдруг поперек горла. Она втянула голову в плечи и закрыла глаза. Попробовала заплакать – но изо рта вырвался тихий сиплый мяв, за который самой стало неловко. Повернувшись к окну, она попыталась думать, но единственной мыслью было неизменное «Это сон. Я сплю. Это не может происходить со мной. Этого вообще не может быть!..» Но что-то маленькое и до полусмерти испуганное в глубине души обреченно твердило: «Не сон, не сон, не сон…» Не сон. Но что ей тогда делать? О том, как станут убиваться по ней родные, она боялась даже помыслить, но и о возвращении домой в облике зверя не могло быть и речи. Как поступить? Бежать в храм, умолять Баст превратить ее обратно, а если откажет – остаться жить у Цезарей? Сбежать из города? Или пойти к Тибру и утопиться? Да, броситься с моста и покончить разом все страдания, настоящие и будущие! Если по дороге не загрызут собаки и не забросают камнями прохожие. При воспоминании о диком беге по улицам всё желание выходить из дома понтифика пропало. Одно дело – утонуть… «Пуре плохо?» - осторожно тронул ее сознание грубоватый бас. «Что?! Кто?!» - застигнутая врасплох, она подскочила, заметалась – и увидела Фидо. Он стоял у двери, склонив набок голову, и его карие влажные глаза наполняло сочувствие. Но не это поразило девушку. – «Ты умеешь говорить?!» «Все умеют». «Но я не знала… не слышала…» - и тут она поняла, что беседовала с псом, не открывая рта. Значит, звери могут читать мысли друг друга?! Рассказать кому – не пове… И снова боль как шилом вонзилась в сердце. Никому ничего она теперь никогда не расскажет.
В несколько шагов Фидо пересек кабинет и лег на ковер рядом с ней, положив брыластую морду на лапы. «Хозяин добрый. Если не лаять до рассвета. Не грусти, Пура. Если тебя обидят, скажи мне. Разорву». «С-спаси…бо». От густого собачьего духа, заглушавшего все остальные запахи, першило в горле, но она уткнулась мордочкой в его щеку величиной с ее саму – и наконец-то заплакала. *** Пес терпеливо и молча лежал, пока она изливала ему свою беду, а потом снова плакала – пока незаметно не уснула. Пробудившись, она увидела, что за окном свечерело, а Фидо и Цезарь ушли. Не хотелось больше ни лить слезы, ни бежать, ни топиться. Оцепенение покорности судьбе охватило душу. Есть и пить не хотелось тоже. Не зная, куда приткнуться, она выскользнула в приоткрытую дверь и побрела наугад. Дом понтифика оказался еще больше, чем думалось с первого взгляда. Два сада, конюшни, триклинии, галереи, бассейны, термы, гимнасий, залы собраний, молений, бесчисленные комнаты… Пури, хоть родом из богатой семьи, никогда не видела ничего подобного. Забыв про свою беду, она неустанно восторгалась всем, что попадалось ей на пути: коврами, портьерами, мебелью, зеркалами, мозаикой, посудой, фресками, картинами… Что-то неуловимое, но назойливое не давало ей при этом покоя, но она лишь раздраженно отмахивалась, не желая размышлять и сомневаться. К чему придирки, если вокруг – такая роскошь! Заглянув в приоткрытую дверь одной из комнат и не заметив никого, Пури вошла посмотреть – и встретилась взглядами с девочкой. Узколицая, худенькая, лет тринадцати, в простой белой тунике, она сидела на кровати, поджав ноги. Перед ней лежал свиток, и она беззвучно шевелила губами, читая. От неожиданности девочка и кошка застыли. Девочка опомнилась первой. С радостным возгласом она бросилась к гостье:
- Пура! Бабушка Аурелия про тебя говорила! Какая ты красивая! Какие у тебя глазищи! – не замолкая ни на миг, девочка подхватила ее и прижала к груди. – Какая ты мягкая! Ошарашенная Кальпурния вывернулась, оцарапав ей руку, и бросилась наутек. Выбегая в коридор, краем глаза она успела заметить растерянное лицо девочки и дрожащие губы. «Игрушку нашла», - сконфуженно буркнула про себя кошка и потрусила дальше. Устав от однообразия пышности, она прошла бы мимо этой комнаты, если б не запах. Пьянящий аромат духов, притираний и масел тронул ее нюх, захватил и повлек к себе, как запах сыра – мышонка. Точно во сне скользнула она в приоткрытую дверь – и оказалась в женском раю. Столько богатых нарядов и украшений, сколько было развешано, разложено и разбросано вокруг, она не встречала ни в одной лавке! А благовония! А плащи! А сандалии из тончайшей позолоченной кожи, украшенные опалами и жемчугом! А… - Так вот что сегодня Гай притащил, - раздался слева мелодичный голос. Кошка глянула – и обомлела. Каштановые кудри, раскосые зеленые глаза, маленький алый рот, нежная кожа… За туалетным столиком сидела первая красавица Рима – Помпея Сулла. «Ух ты! Какая она роскошная! И туника! И серьги! И браслеты! И… вообще всё!!! Вот бы стать такой, как она – мне бы ничего больше не надо было!» Словно околдованная, позабыв даже о том, что больше ей никогда не быть человеком, Кальпурния подбежала к ней и самозабвенно принялась тереться о ноги, выпевая страстные признания и вдыхая ароматы благовоний и мускуса. Легкий пинок застал ее врасплох, а брезгливое «Какое несуразное животное» поразило в самое сердце. Кошка опрокинулась на бок, и не успела подняться, как рядом, откуда ни возьмись, возникли три ласки. «Развалилась!» - фыркнула одна. «Проваливай!» - оскалилась вторая. «Загрызу!» - пригрозила третья. «Но я…» - Кыш! – серебряный горшочек с белилами упал рядом с ее головой, отскочил и ударил по носу. Потрясенная и растерянная, кошка бросилась прочь. Несуразная?! Она – несуразная?! Но великий понтифик сказал… и его дочь… Но Помпея считает… а она такая роскошная… и аристократка… и столько всего повидала и знает… В смятении кошка бежала по коридорам, пока не влетела в один из залов для приема гостей – темный и пустой. Забившись под кушетку в угол, она погрузилась в пучину страдания, а когда жалеть себя сил больше недоставало – в сон. *** Пробуждение ее было ужасным. Крыша над головой загрохотала, по полу что-то заскребло, раздался чудовищный рык… В панике кошка вскочила, метнулась бежать – и налетела на нечто жесткое и большое. Отпрыгнув к стене, она зашипела, готовясь к драке – и тут знакомый бас озабоченно гавкнул: «Напугал?» «Ф-ф-фидо?..» «Да. Лежанка низкая. Не мог добраться», - извиняясь, пробормотал пес. «Зачем?» «За тобой. Идем». «Куда?!» «К Большой Кошке. Просить». Идти к Баст просить прощения?.. Надежда в один миг вспыхнула заново. Конечно! Немедленно! Бежать со всех ног! Она обязательно уговорит богиню! Пообещает всё, что угодно! Всё, что у нее есть, отдаст, лишь бы снова стать человеком! Не мешкая ни секунды, Пури перескочила через перевернутую кушетку и помчалась к выходу. «Спасибо! Ты настоящий друг!» «Друг хозяина – друг Фидо», - прорычал пес и в три шага опередил ее. – «Иди за мной». Через огород и чуланы друзья выбрались на улицу. Едва сообразив от волнения, куда идти, кошка устремилась вперед показывать дорогу. Но очень скоро Фидо, обогнав ее раз в десятый, остановился. «У тебя лапы слишком короткие», - посетовал он. «Нет, это у тебя… слишком… длинные!» - пытаясь отдышаться, пропыхтела Пури. Как настоящий мужчина, пес препираться не стал. Опустившись на землю, он мотнул головой: «Прыгай на спину. Держись за ошейник». Бормоча благодарности, она заскочила ему на загривок – и они понеслись. Она едва успевала давать ему указания, где поворачивать. Дома и деревья только мелькали; стаи бродячих собак и крыс разбегались при их появлении, и ни один запоздалый гуляка был опрокинут на мостовую. Храм Баст вырос на фоне звездного неба, едва они выскочили на площадь Богов. Фидо остановился у его подножия, и Пури с бешено молотившимся сердцем, ринулась ко входу по высоким мраморным ступеням. «Баст! Баст! О великая! Всемогущая! Пожалуйста! Баст! Я больше не буду! Я раскаиваюсь! Я сделаю всё, что ты прикажешь! Прости меня! Преврати меня обратно!» - задыхаясь от бега и переживаний, выкрикивала она – но ответа не было. Она остановилась перед закрытыми дверями, поднялась на задние лапы, толкнула передними… Без толку. «Баст?..» Она металась по крыльцу и царапала двери, бессвязно выкрикивая мольбы и обеты – но храм молчал. Рассерженный безразличием богини, Фидо взбежал по ступеням и стал бросаться на тяжелые створки – тщетно. Через полчаса, окровавленный, тяжело дыша, он без сил опустился на лестницу и принялся изливать свой гнев яростным лаем. Голос его – гулкий и хриплый – громом раскатился по площади и переулкам. В окнах стали зажигаться огни, люди выбегали на улицу, кричали, стучали палками, добавляя свой грохот к поднявшемуся гаму, и только храм оставался надмирным и безмолвным. И чем дольше звучали ругань и лай, тем яснее она понимала, что до сей минуты чаяние снова стать человеком непрестанно горело в ее сердце, как маленький костер, и что теперь с каждой секундой молчания Баст последние искры его гасли одна за другой. Увидев людей, бежавших к храму с фонарями и палками, она прошептала: «Фидо, пойдем» и поплелась вниз. Не понимая, что мешало ей лечь на ступени и не двигаться с места, пока не умрет от голода и жажды, она вскарабкалась на подставленную спину пса и замерла, как надгробный памятник самой себе. Внезапно ей почудилось, что в окно храма кто-то выглянул – но это оказалась всего лишь игра лунного света. Тихо вспыхнув на прощание, в душе потух последний огонек надежды. *** Фидо отыскал ее в одной из заброшенных комнат. Без еды и воды, забившись в дальний угол, не смыкая глаз, она просидела два дня. Она не морила себя голодом – есть не хотелось. Она просто не позволяла себе пить и спать, надеясь, что достаточно ослабев, уснет и больше не проснется. Если не быть человеком – зачем жить? Пес с грохотом вломился в пыльные покои, и чихая, но не выпуская из зубов жареного тунца, нашел ее под туалетным столиком. «Тебе», - положил он перед ней рыбу. Сногсшибательный аромат ударил в ноздри, едва не сводя с ума, но кошка стиснула зубы и отвернулась: объяснять что-либо не было сил. Но пес все понял без слов. Он лег, положил свою некрасивую тяжелую морду на ковер, и встретился с Пури взглядом. «Уходи», - прошептала она. Пес не двинулся с места. «За что ты убиваешь кошку?» «Я… я ее не…» - растерялась Кальпурния. «Пожалей ее. Пожалуйста. Я успел ее полюбить». Она отвела взгляд в поисках нужных слов или хотя бы мыслей и, наконец, проговорила: «Я… попробую». «Будь хорошей кошкой», - Фидо подвинул ей рыбу, лизнул в макушку и вышел. *** Пури теперь была не уверена, что знала, как быть хорошей девушкой. И уж совершенно точно она не ведала, как быть хорошей кошкой. Но если быть хорошей девушкой ее учили мать и бабушка, то объяснить, как стать хорошей кошкой, не мог никто. И поэтому ей оставалось лишь прислушиваться к инстинктам, здравому смыслу и сердцу. Инстинкты ей подсказали, что хорошая кошка знает цену себе и другим. Так Пури вернулась к людям, вышагивая по коридорам и триклиниям, будто не великие понтифики, а она единолично владела этим домом. И только теперь, когда суетная человеческая роскошь не слепила глаза, она поняла, что не давало ей покоя при первом осмотре нового жилища. Налет неухоженности на всём. Пыль по углам. Паутина под потолком. Засохшие кусочки пищи на посуде. Мутное серебро. Сор на коврах. Мушиные точки на бесценных картинах. Заметь такое ее бабушка или мама у них дома – рабыни месяц не смогли бы сидеть! Тут же, вместо того, чтобы следить за домом, рабы на кухне потягивали хозяйское вино и мыли кости знакомым. Великолепная Помпея предстала в презрительно сощуренных глазах кошки совсем в ином свете, нежели в восторженно расширенных очах девушки. Проходя через вестибюль, Кальпурния оглянулась на стук открывавшейся двери: это вернулась дочка Цезаря. За ней шествовал старый раб с охапкой свитков. - Не замерзли, госпожа Юлия? – с улыбкой спросил привратник, помогая ей снять плащ. - Нет, Сперо, что ты! – щеки девочки разрумянил ноябрьский ветер, а глаза сияли. – Лавка Квинта рядом. Я почти два часа провела внутри, выбирая… Едва прикрытые створки распахнулись снова. - Да подвинься же ты! Всё со своими стишками перегородила! – голос Помпеи звучал раздраженно, но весело. – Учись, как надо ходить за покупками! И вслед за хозяйкой в дом ввалилась толпа рабов, груженных корзинами, свертками, штуками тканей, горшками и амфорами. - Ты ограбила рынок, Помпея? – пряча улыбку, кротко спросила девочка. - Скорее, твоего отца, - самодовольно ответила красавица, скидывая сандалии. – Всего пять часов в лавках Эсквилина – и три сотни золотых как не бывало. Но зато всё самое лучшее! Никто не скажет, что великий понтифик не может позволить себе такую жену, как я! Постой, Вер. Дай-ка… Тут найдется кое-что и для этой малышки. Помпея принялась рыться в широкой корзине, извлекая вещичку за вещичкой – и опуская обратно. Добравшись до дна, она задумчиво хмыкнула, сняла платок со своей шеи и протянула падчерице. - Держи. Шелковый, - сообщила она, и не менее шелковым голоском добавила: - Ведь ты можешь отличить шелк от сукна? - После того, как ты неделю проносила его на своей шее? Вряд ли. Звук пощечины в один миг прервал разговоры. Юлия охнула, руки ее взметнулись к лицу. Рабы со своими ношами заторопились вглубь дома, Помпея, белая, со стиснутыми губами – впереди. Привратник, не зная, куда девать глаза, бросился за ними, будто внезапно вспомнил о срочном деле. Девочка осталась стоять одна, с прижатыми к щекам ладонями и вздрагивающими худенькими плечами.
«Не реви! Немедленно прекрати! Эта неряха и дура того не стоит!» - кошка вынырнула из-за скрывавшей ее статуи и боднула щиколотку Юлии. Девочка удивленно глянула вниз – и мокрое лицо осветилось улыбкой. - Пура! С громовым мурлыканьем кошка принялась тереться о ноги. Юлия нерешительно наклонилась, чтобы ее погладить, и на этот раз Пури приняла ее внимание с благосклонностью. Не прекращая улыбаться, девочка взяла ее на руки и уткнулась носом в теплую рыжую шерсть. - Ты такое чу-удо!.. Пойдем ко мне в комнату? Нет, конечно, если не хочешь… – девочка опустила ее на пол и шагнула к лестнице, приглашая. Но прежде, чем последовать за ней, Пури подошла к золоченым сандалиям Помпеи – и отомстила ей за Юлию и за себя единственным доступным для кошки способом. Хорошая кошка не спускает обидчикам, знала теперь она.
Намурлыкав умиротворенной девочке сон, Кальпурния выскользнула в окошко и отправилась вдоль стены по карнизу, внимательно прислушиваясь – и принюхиваясь. Кошке, объявившей войну хозяйке дома, были нужны сильные союзники.
Появлению своей протеже в кабинете Цезарь обрадовался. Прервав беседу с дородным седым мужчиной, он подошел к окну, чтобы почесать ее за ухом. Кошка потянулась, сощурилась и развалилась на подоконнике в лучах заходившего солнца. Поначалу она прислушивалась к беседе, но незнакомые имена и обрывки неизвестных событий быстро сбили ее с толку, и она задремала. Мрачное «…Лукулл что-то замышляет. Он не простил тебе проигранных выборов в понтифики» заставило навострить уши, но на этом гость распрощался и вышел. - Пусть замышляет. Пустая бочка сильнее гремит, - хмыкнул вслед ему Цезарь, но от кошачьих глаз было не скрыть того, что могли пропустить человечьи. Озабоченность. Настороженность. Гнев. А еще она заметила тени бессонных ночей, что залегли у него под глазами, и глубокую усталость в складках губ, сдерживаемую лишь железной волей. Но даже теперь, когда гость ушел, и в засыпающем доме настала тишина, вместо того, чтобы отправиться отдыхать, Цезарь засветил лампу, подбросил поленья в камин, достал с полки свитки, восковые дощечки, чернила, чистый папирус, и сел за работу. Труды его были прерваны внезапно и громко. - Где эта тварь?! Дверная створка грохнула о стену, и в кабинет ворвалась Помпея с гримасой отвращения и ярости на лице. На расстоянии как можно дальше вытянутой руки она двумя пальчиками держала свои уличные сандалии, а в другой руке сжимала кочергу. - Ты меня ищешь? - Цезарь поднял голову. Матрона сконфузилась и умерила пыл. Понтифик потянул носом. - Новые духи тебе очень идут, дорогая. - Духи? Какие духи? – опешила Помпея, но тут же взорвалась: - Ты что, издеваешься?! Эта твоя мерзавка… эта скотина… Ах, вот она!!! Захлопнулась дверь, сандалии полетели в кошку, и едва та успела увернуться, как Помпея бросилась в атаку. Кочерга взметнулась над ее головой и обрушилась на Пури… вернее, на то место, где она только что сидела. В последний миг кошка сиганула на плечо разъяренной аристократке, с него на стол, заскользила по гладкой столешнице, снося папирусы, налетела на что-то, вцепилась… и поняла, что под ее когтями – грудь Цезаря. Не зная, куда бежать, она замерла с неистово колотившимся сердцем в ожидании гибели. - Ах ты!.. – взбешенная матрона развернулась, замахиваясь – но застыла под прищуром мужа, точно налетела на стену. - Эта гадина нагадила… - зарычала она. – Эта тварь натворила… Эта… - Этот славный зверек не мог сделать ничего подобного, - Цезарь сокрушенно покачал головой. – Правда, Пура? Более непорочного и умильного вида не принимала еще ни одна кошка Рима. - Как великий понтифик, признаю сие животное невиновным, - он развел руками, в одной из которых всё еще был зажат стилус – и внезапно изменившийся взгляд пригвоздил Помпею к месту. – А теперь скажи мне ты, дражайшая супруга, в какие края собиралась после заката. - Я… - застигнутая врасплох сменой ролей, аристократка отступила на шаг, но быстро взяла себя в руки. – …куда хочу, туда и хожу. «Жена Цезаря должна быть вне подозрений», как всё время твердит твоя мать, забыл? Но вообще-то, я собиралась к Клодилле. Она пригласила особых флейтистов… - С особо длинными флейтами? – Цезарь слегка приподнял бровь, и Помпея вспыхнула. – Тогда не смею тебя больше задерживать. Флейты – инструменты нежные. Как тебе прекрасно известно. Римлянка фыркнула и выскочила из кабинета мужа, прошипев на ходу: «Я всё равно прибью эту дрянь!» - Вот такие у нас дела, киса, - лишь захлопнулась дверь, ироническая маска слетела с понтифика, и усталость высекла на его лице еще несколько морщин. Он приобнял ее и погладил, усмехаясь. – Ты сделала то, о чем следовало мечтать мне. Кальпурния, неожиданно ощутив к дважды спасшему ее человеку не столько благодарность, сколько сочувствие, спрятала когти, приникла головой к его плечу и мягко замурлыкала, древней кошачьей магией отвораживая заботы, прогоняя печали, разглаживая новые морщинки и вызывая из небытия первую за много дней улыбку без тени сарказма и горечи. А еще она поняла, что хорошая кошка должна делиться теплом с теми, кому его не хватает. *** Так пошла ее жизнь в доме великого понтифика. Смирившись с безвозвратностью превращения, она еще немного погоревала, но постепенно вошла в новую колею. Завтракала и обедала она с Юлией и ее отцом, если он был дома, что случалось крайне редко. Если приходила Аурелия, то присоединялась к внучке и кошке с большим удовольствием. Помпея обычно ложилась так поздно, что было уже рано, вставала еще позднее, и трапезовала одна или с Клодиллой, неизменной компаньонкой во всех похождениях, после которых за ней в воздухе оставался шлейф запахов вина и мускуса. Днем они с Юлией играли или читали. Однажды девочка взяла ее в город с собой, но на Пури набросилась первая встречная свора. Старый раб-педагог и прохожие отогнали дворняг от Юлии, съежившейся на мостовой, но псы успели порвать на ней одежду и покусать. Но девочка не плакала. Почти. Ведь ее любимая кошка, которую она закрыла собой, осталась цела. И любимая кошка ни на минуту не отходила он постели любимой хозяйки, пока она болела. Когда Юлия была занята или уходила в город, Пури искала компанию Фидо, продолжала исследовать дом или забиралась на чердак, садилась на раму слухового окна и смотрела на Рим. Раньше она боялась высоты, но теперь могла часами наблюдать, подремывая, за городской суетой далеко внизу. К счастью, их дома видно оттуда не было, иначе одним удовольствием у нее стало бы меньше: старую рану было лучше не бередить. Поздно вечером возвращался Цезарь, ужинал быстро и скромно, и принимался что-то писать или разбирать документы. С наступлением темноты Пури приходила в его кабинет – иногда вместе с Фидо – и тихо ложилась у камина или в свободное кресло. Казалось, что понтифик не замечал ее присутствия, но время от времени она ловила на себе его взгляды, и тогда напряжение, сводившее черты в жесткую маску, покидало его лицо, а губы трогала улыбка. Закончив работу, как правило, далеко за полночь, он откидывался на спинку стула и растирал пятерней лицо. В этот момент кошка запрыгивала ему на колени, сворачивалась клубком и запевала свою немудрящую песенку, прогоняя в ночь его усталость и заботы. «Забавная штука. В этом доме со всей его роскошью я чувствую себя как на завоеванной территории. Но когда ты рядом, даже самый неуютный кабинет становится домом. И Юлия утверждает то же самое», - говорил он, гладя шелковистую шерсть, как иные наглаживают драгоценные соболя. Пури в ответ лишь загадочно щурилась: за прошедшие дни она успела понять еще одну истину. Хорошие кошки всегда отвечают за тех, кого приручили. Порою к нему приходили гости и говорили о разделе общинного поля, триумвирате, колониях, подкупах, Цицероне, Гнее, Катоне и о множестве прочих людей и вещей, о которых Пури не имела понятия даже будучи девушкой. После этих встреч расходились к утру, оставляя в кабинете хозяина запах азарта и опасности. Но в каких бы заговорах Цезарь ни участвовал, какие бы перемены ни грозил обрушить на головы римлян, в глазах Кальпурнии он всегда оставался отзывчивым человеком с железной волей и усталой улыбкой.
Но не всё в новом доме было безоблачно. Куда бы она ни шла, что бы ни делала, ей постоянно приходилось быть настороже: Помпея и ее ласки, казалось, не забывали о ней ни на час. В уединенном крыле дома, в саду, в атриуме или на кухне – везде ее могла подстерегать засада или несчастливая встреча. Но если от Помпеи ее спасали быстрые ноги и ловкость, то от ее ласок так просто отделаться удавалось редко. Она пробовала с ними сражаться, но пока разделывалась с одной, две другие кусали ее до крови. Несколько раз Фидо приходил ей на помощь и даже отхватил хвост самой наглой, но стоило псу уйти, как всё начиналось сначала. *** Однажды в конце ноября привратник впустил в дом Клодиллу с незнакомым молодым человеком. Золотые напомаженные волосы, щегольская бородка, платье, сшитое по последнему писку моды из самых дорогих тканей… и запах. Странно знакомый. Но вспомнить, где именно она могла его унюхать, кошка не успела: даже не попытавшись пнуть, мимо нее пронеслась Помпея и бросилась к гостям: - Клодилла! Клодий! Как я рада вас видеть! - Брат только вчера вернулся – и сразу потащил меня в дом великого понтифика. Он всегда был очень благочестивым юношей, - Клодилла глянула на брата и они расхохотались будто шутке, понятной им одним. Помпея, чувствуя себя обойденной, тем не менее улыбнулась и пригласила их в сад. Там, воровато оглянувшись, под насмешливым взглядом Клодиллы она обняла Клодия и приникла к его губам. - Соловьев чмоками не кормят, - наконец, потеряв терпение, напомнила о себе его сестра. - Обжора! – Помпея почти шутливо закатила глаза. – Сейчас распоряжусь насчет угощения. Она кликнула рабов – раз, другой, третий, но ответа не было. Рассерженная, изрыгая угрозы проклятым лентяям, она бросилась на кухню сама, оставив гостей ждать на скамье у фонтана. Когда возмущенная кошка подкралась поближе, они, отбросив игривость, говорили о чем-то вполголоса. Капризный ноябрьский ветер относил их слова в сторону, оставляя даже для ее острого слуха лишь обрывки: «…идея Лукулла …осрамить Цезаря? А не очень ли… весь Рим издеваться будет! …но сорвать ритуал Благой… провинциалка! …аванс… консул всегда баловал своих офицеров…» «Подслушиваешь?» - раздался ехидный голос за спиной, и немедленно мелкие острые зубы впились ей в плечо. Пури яростно обернулась, огрела лапой обидчицу – и тут же две других наскочили на нее, вцепились, и все четверо покатились по увядшей клумбе под веселое улюлюканье гостей. *** Сразу, как только смогла, Пури бросилась на поиски Фидо. Не переставая озираться, не увязались ли ласки за ней, она протараторила, захлебываясь от возмущения: «Лукулл подкупил Клодия, чтобы он как-то опозорил Цезаря, только не поняла, как, и сам лично, или должен только устроить! Он хочет отомстить, потому что Цезарь обошел его на выборах на должность великого понтифика! И это должно произойти завтра ночью, во время ритуала отхода ко сну Благой Богини, который будет проходить в нашем доме!» «Чего?» - только и сумел вымолвить он в ответ. Кошка прикрыла глаза, выпустила воздух сквозь зубы и повторила то же самое, только медленно и с объяснениями. Дослушав, Фидо нахмурился: «Как опозорить?» «Не знаю», – вздохнула она. – «Но мне кажется, он хочет сорвать ритуал. И я уверена, что Помпея будет ему помогать. Благая – богиня невинности и женского плодородия, а и то, и другое ей чуждо, как жабе крылья!» «У нее не может быть щенков?» «После того зелья, что она пьет каждое утро – нет», - мрачно сообщила Пури и сама подивилась, сколько осуждения вложила в свои слова. «Хозяйка нужна, чтобы дом был теплым, и чтобы были щенки», - убежденно изрек Фидо, и Кальпурния неожиданно для себя согласилась, хотя еще пару недель назад спорила бы до хрипоты. Смешно… Неужели, чтобы понять, что в жизни человека самое ценное, обязательно надо превращаться в животное? Невольно в памяти всплыл дом ее семьи, не роскошный, но ухоженный, любимый, полный родных заботливых лиц. Дом Цезаря – огромный, богатый, но холодный – не выдерживал с ним никакого сравнения. От непрошеного воспоминания сердце снова защемило, а на глаза навернулись слезы. «Как этот ре…туал… можно сорвать?» - будто не замечая, спросил ее пес. Она пожала плечами – человеческий жест, насколько выразительный, настолько нелепый для кошки. «Захватить по дороге весталок? Выпустить ритуальных змей? Похитить молоко богини? Но с другой стороны, Клодий – бывший офицер Лукулла. Может, они придумают что-нибудь в военном духе?» «Надо предупредить хозяина». «Как?» «Как-нибудь?» - после долгих размышлений сдался пес. «Фидо, я боюсь!» - кошка устремила на друга растерянный взгляд. – «Мы не сможем никого предупредить! Нас никто не поймет! Во время ритуала тебя не будет, а одна я не знаю, что делать, чего ждать и от кого!» Теперь пес не сомневался ни секунды. «Если не знаешь, чего от кого ждать и что делать – нюхай». *** Приготовления начались с восходом солнца. На кухне всё кипело и бурлило: достойно угостить весталок, аристократок и богиню – дело нешуточное. Рабы принялись за уборку, рьяно сметая накопившуюся грязь в малозаметные места, пока не видела хозяйка. У черного хода выстроилась колонна возов, на которые грузили картины и статуи, изображавшие воинов, богов и сенаторов. И даже консульские маски предков Цезаря, клетки с певчими птицами и аквариумы были вынесены на двор и приготовлены к отправке в старый особняк семьи в Субуре: к закату в доме, принимавшем ритуал Благой Богини, не должно было остаться и следов мужчин, какими бы они ни были.
Женщины – Аурелия, Юлия и Помпея с приятельницами сели плести гирлянды и венки для большого триклиния. У окна пристроились лютнистки, наигрывая веселые мелодии, чтобы матронам было не так скучно колоть пальцы о всевозможные шипы: к концу ноября растений, пригодных для украшения, оставалось немного. Пури и Фидо метались от триклиния к кухне, от кухни – к атриуму, оттуда – к возчикам, от возчиков – к рабам, возвращавшимся из лавок с продуктами, тщась уловить хотя бы крошечный признак подвоха, но ни острый нюх пса, ни внимательный взгляд кошки не могли обнаружить ничего подозрительного. Когда женщины ушли в храм совершать жертвоприношения, друзья снова обыскали весь дом – но также без толку. Что они должны были найти, Кальпурния не представляла. Кучу дров для поджога? Корзину с гадюками? Центурию в засаде у входа под командованием Клодия?.. Вечером, перед самым заходом, Цезарь вернулся за Фидо и отпустил на ночь рабов-мужчин. Едва они вышли на улицу, как послышалась музыка, пение, и из-за угла показалась процессия весталок и музыкантов с носилками. Благая Богиня направлялась к своему праздничному дому. Сердце кошки отчаянно колотилось. Еще несколько минут – и ритуал начнется, а она до сих пор не разобралась, в чем заключался смысл заговора! Клодиллу она видела сегодня много раз: она плела венки, сплетничала с Помпеей, потом с ней же вернулась из храма – но ничто в ее поведении не выдавало коварных намерений. Может, Пури неправильно поняла, и Лукулл вовсе не собирался мстить Цезарю?
Кошка выглянула через прореху в портьере, закрывавшей узкий проход для прислуги: церемония шла чинно и размеренно. Фигуры в белых тогах, капюшонами накинутых на головы, медленно передвигались по залу под пение и музыку лютнисток, тоже закутанных в белое. Весталки с торжественным речитативом внесли статую богини и устроили на ложе, приготовленном для нее. Рядом с церемониями было помещено чучело змеи – ее символа и неизменной компаньонки. Пение стихло, и заговорили весталки, торжественно предлагая богине угощение и вино. Всё шло, как нужно? Или нет? Девушка из плебейской семьи, она не могла знать, как проходит зимний ритуал Благой Богини – и это не давало ей покоя ни на секунду. Может, что-то уже было не так – а она не понимала? Да если бы и поняла – что смогла бы поделать? «Нюхай!» - сказал Фидо. А как она должна была нюхать, если облака благовоний погрузили триклиний в ароматный туман, сквозь который не отличить даже одну фигуру от другой, не говоря уже о запахах? Ходить от женщины к женщине и тыкаться в каждую носом? Для чего? Кальпурния вспомнила их с Фидо панику, метания по дому, и со стыдом почувствовала себя маленькой девочкой, придумавшей чудовище под кроватью и его же испугавшейся. «Человеку свойственно ошибаться, но глупо на ошибке настаивать», - пришло на ум изречение, услышанное от Юлии. Без сомнения, эта мудрость касалась и кошек. Решение родилось само по себе: никуда она не пойдет, и нюхать ничего не будет. И заговора никакого не существует, а есть только… «Подсматриваешь?» - недобрый тихий голос за спиной заставил ее подпрыгнуть, и тут же острые зубы впились в загривок. Кошка извернулась и полоснула когтями гибкое коричневое тельце. Ласка с писком упала – но ее товарки уже вцепились Пури в бок. Она закрутилась, перекатилась, наугад куснула, ударила лапой – и кинулась бежать. Через несколько шагов она поняла, что несется не по ходу для слуг, а по триклинию. Сконфуженная, она заметалась в поисках укрытия, но полумрак, смешавшийся с мглой от курений, скрывал у пола всё. Услышав за спиной легкий скрежет коготков по мрамору, кошка бросилась наугад. Преграда выросла перед ней неожиданно, и Пури врезалась в нее головой. К счастью, это оказался всего лишь подол тоги. Тощие босые ноги, скрывавшиеся за ним, подпрыгнули, мелодию прорезала фальшивая нота, а к словам восхваления богини не по канону добавился нехороший эпитет. Лютнистка! Скривившись от запаха немытых стоп, перебивавшего даже неистовство благовоний, Кальпурния прислушалась: похоже, ласки отстали. Можно было выбираться. И осмотрительно, чтобы не задеть другие ноги, она стала красться вдоль скамьи. Выход, манивший свежим сквозняком, был уже близко, когда невероятный запах остановил ее и заставил замереть. Невероятный – потому что найти его здесь было немыслимо. Может, она ошибалась? Пури осторожно повернула голову, потянула носом – нет, совершенно точно! Не справа и не слева – а тут, именно тут, рядом с ней! Тот самый запах мускуса, которым несло от Помпеи каждый раз, когда она возвращалась домой. Ненавистный запах человека, замышлявшего осквернить ритуал Благой Богини, самой важной богини для любой женщины. Человека, замышлявшего опозорить ее Цезаря. Да как он смеет! Как они смеют!!!.. Вспышка гнева ослепила Кальпурнию, и она с рычанием вонзила когти и зубы в щиколотку Клодия. Он дрыгнул ногой, сфальшивил, лягнул ее, но разъяренная кошка отпустила его, лишь чтобы вцепиться в икру. Клодий выписал неподражаемое па, силясь стряхнуть, и с яростью ударил пяткой, припечатывая зверька к ножке мраморной скамьи. Хрустнули кости. Пури пискнула, сделала шаг вперед – и рухнула на внезапно накренившийся пол. С каждым вдохом боль раздирала спину и грудь и вырывалась с выдохом судорожным всхлипом. Если бы можно было просто лежать… не шевелиться… не дышать… никогда… Хорошая кошка знает, когда наступила ее пора. «Ты в самом деле этого хочешь?» - из буро-алого тумана, исподволь заволокшего всё, вылепилось сочувственное лицо рогатой женщины. «Да… да… Благая Богиня… пожалуйста… лежать… просто… больно… Пожалуйста…» «Будь по-твоему. Я отпущу тебя быстро, - голос богини был тих и печален. – Ведь ты была хорошей кошкой». «Правда?.. – Пури улыбнулась бы, если б смогла. Если Благая Богиня говорит, что это так… И тут же иная мысль обожгла, как огонь: - Клодий! И ритуал! И Гай… И Юлии позор… тоже…» Нет… «Ты готова, Кальпурния?» «Нет!» Самое главное правило осенило ее, простое и ясное. Хорошая кошка сделает всё для тех, кого любит – и кто любит ее.
Задыхаясь от боли, чувствуя, что всё быстрее скользит в черную пропасть небытия по стене, усаженной кинжалами, она заползла Клодию под ноги, собрала последние силы, подпрыгнула… и впилась мертвой хваткой, что было мочи, еще выше. Благостные песнопения перекрыл оглушительный рев, и в моментально наступившей тишине женщины с открытыми ртами наблюдали, как одна из лютнисток вскочила и враскоряку бросилась бежать, срывая с себя одежды. Самым последним предметом туалета, швырнутым беглянкой об стену, оказалась рыжая кошка. Кто первый заметил, что это была не лютнистка, а лютнист, было неясно, но стоило сему факту стать общеизвестным достоянием, как в доме великого понтифика воцарился пандемониум. *** Гул голосов доносился до Пури точно издалека. Они гудели то возмущенно, то взволнованно, то растерянно, а она плыла на накатывавших волнах как в лодке по морю, покачиваясь, вверх-вниз, и голоса звучали то громче, то тише, успокаивая, убаюкивая, усыпляя. А над морем, вместо солнца и луны, маячили странные лица: добродушной рогатой женщины и другой, с головой кошки, называвшей рогатую сестрой… - Ты кто такая…такая кто…ты такая…ты кто…кто ты…кто…такая… Незнакомый голос – сердитый, требовательный – пробился сквозь видения, и Пури хотела ответить, что она – кошка Цезаря, что тут непонятного, но всё вокруг закружилось, унося в сон, и она ничего не смогла с этим поделать. Когда она снова вынырнула в реальность и открыла глаза, перед ее постелью сидела Аурелия, а на колени давило что-то массивное и теплое. Стоило ей шевельнуться, как груз вскочил – и она встретилась взглядами с псом. - Фидо! – взвизгнула она радостно, приподнимаясь. Тот заулыбался в ответ от уха до уха, ткнулся мордой ей в щеку – и повалил на подушки. - Тише, тише, тише, тише! – из-за балдахина торопливо выступил великий понтифик, отодвинул смутившегося пса и склонился над ней: - Фидо тебя не напугал? Я прогонял его, но он из собаки точно превратился в осла: ни за что не хотел уходить. - Не напугал. Мы с ним друзья, - улыбнулась Кальпурния. - Это замечательно. Друзья Фидо – мои друзья тоже, - отозвался улыбкой Цезарь, но тут же принял серьезный вид и продолжил официально: – Ты знаешь, что тебя нашли в моем доме? Как тебя звать? - Пура, – машинально ответила девушка, но тут же исправилась: - То есть Пури. Кальпурния Пизон. - Кто ты такая? - Я… я… И только теперь она поняла, что говорит с людьми, и они ее понимают, и что сама она… - Человек! Я человек!!! Взгляд Цезаря пробежал по ее рыжим волосам, остановился на желто-карих глазах, и брови его озадаченно сдвинулись, будто силился что-то вспомнить – и не мог. - Кого-то ты мне напоминаешь, человек… Или мы где-то встречались? – и добавил, сам не понимая, отчего: - Кстати, мама, ты не видела мою кошку? - После той ночи? Нет, - Аурелия с сожалением покачала головой. - Боюсь, как бы Помпея ее не прибила. - Где Помпея?! – подскочила и заозиралась Пури. К изумлению Цезаря ему неудержимо захотелось взять гостью на руки, погладить и почесать за ухом, чтоб она успокоилась. Более того, он был уверен, что делал это не раз! Понтифик тряхнул головой, отгоняя наваждение: «И придет же на ум такой бред. И всё-таки где я ее раньше видел? Или кого-то, похожего на нее?..» - Не тревожься, Кальпурния. Гай с ней развелся на следующий день после сорванного ритуала, - не понимая волнения девушки, всё ж поспешила объяснить Аурелия. – Она сама всем все уши прожужжала, что жена Цезаря должна быть вне подозрений. - Кстати, как ты очутилась в моем доме? – спохватился Цезарь. – Тебя не звали, и никто не видел, как ты входила.
Она стушевалась и потупила взор. - Это… длинная история. И запутанная. Но если великому понтифику будет угодно ее услышать… - К сожалению, великому понтифику надо спешить в сенат, - Цезарь развел руками. – Но если семья благонравной Кальпурния Пизон пригласит его завтра вечером к ужину, он сочтет это за честь. И, может быть, к этому времени он все-таки сообразит, кого ты ему так напоминаешь. - Он не безнадежен. Ведь у него отличная память, - блеснули лукавые искорки под опущенными ресницами.
Отредактировано - Дервиш 03 Мая 2016 21:07:19
|
Версия для печати
