Здравствуй, нечисть... Конкурс: Вечность

- Ах, Клития, говорят, Берегиня любит людей. – Дриада Дафна громко шептала, свесившись с раскидистого дуба своей подруге - водяной нимфе - самую любимую сплетню всех взрослых.

- Да, знаю, она не раз вытаскивала из глубоких вод младенцев. Берегиня называет человечьих детей ангелами, считает, будто людское племя подобно нам.

Человеки? Так вот, как еще их называют!

- Но ведь люди страшные!

Да, мама говорила, что люди не бывают красивыми. Сама я не знаю - ни разу не видела. Мама говорит, что у людей нет ни крыльев, ни копыт, даже уши у них странные, не заостренные. Люди не умеют общаться с животными, не видят нимф и граций. Вообще-то мне жалко людей, им, наверное, очень скучно, иначе ведь и быть не может. Сидят в своем домике и скучают, скучают, а потом плачут. Потому что, когда мне скучно, я всегда плачу, а мама и тети меня успокаивают.

- Не столь это важно, Дафна, Берегиня наш народ все равно любит куда больше. Не нам осуждать царицу.

- Клития, но все же…

- Лучшее помолчи. Сама знаешь, завтра владычица придет в наши земли, не рада она будет твоим словам.

Берегиня красивая, я видела. Самая чудесная во всем мире. Она приходила два года назад вместе с Временем – Велесом - как зовут его северные люди. Время – муж Берегини. Он старый - в сине-голубых, как небо, волосах светятся седые пряди - но наша царица все равно его любит, потому что она самая-самая добрая.

- Но где же Берегиня будет жить этим летом?

Дафна качается на шершавом стволе дуба – я тоже сижу на нем. Дубу эта дриада не нравится – она слишком много смеется, отчего зеленая листва облетает с тяжелых ветвей.

- Говорят, у Гиан. Царица хотела послушать их песни еще в прошлый свой приход, но у них тогда заболела малышка Аурелия. Они так переживали, что даже не могли говорить.

Аурелия – это я. Дурацкое имя, правда? Моя мама услышала сказ о русалке, что мечтала стать бесплотным духом счастья. И очень уж маме легенда понравилась. Мама у меня вообще впечатлительная, как все мамы, а папа очень добрый и сильный, как все папы.

- Не понимаю, что в этом такого страшного? Заболела – выздоровеет. – Голос у дриады высокий и надменный, будто бы я – сатир какой-нибудь.

Мне тоже не нравится эта Дафна – она злая. Она говорит, а дуб угрожающе раскачивается. Дуб высокий - я боюсь упасть . Ведь если упаду, то поцарапаюсь и порву платье. Домой в рваном платье идти страшно – наругают. И что же мне тогда делать, шить-то я не умею?

- Ребенок, рожденный гианами – истинное чудо. Сказочный народ редко производит на свет детей, а гианы лишь раз в несколько сотен лет.

- Гианы красивы, умны и бессмертны, зачем им дети?

- А зачем твоей матери ты?

Клитию я люблю. Речные нимфы мне вообще нравятся, а Клития в особенности. У нее длинные-длинные волосы, искристно-прозрачные, точно сделаны из талого льда – как у ее мамы – северной русалки. А глаза большие-большие золотистого цвета и всегда грустные. Может потому, что ее папу забрали сфинксы? Сфинксы уносят с собой только гениев - так говорит моя учительница. Папа Клитии был умным, Клития тоже умная, но ее сфинксы почему-то не забирают.

Цветастая бабочка вьется над моей головой, от бабочки пахнет фиалкой. Мне хочется прикоснуться к ней. И я привстаю на носочки, чтобы дотянуться. Дуб вздрагивает – бабочка стремительно вспархивает в высь. Точнее это я падаю. У меня еще не выросли крылья – я не умею летать. Почему крылья не могут вырасти в полете? Я не хочу падать, потому что платье порвется, и потому что бабушка будет охать, а папа отшлепает.

Зеленые ветки, бабочки, пикси скачут перед глазами, сливаясь в одно васильково- огненно-зеленое пятно. Наверное, такого цвета глаза Берегини.

Голова кружится и меня тошнит. Я переворачиваюсь в воздухе и вижу изумрудную листву прямо возле носа. Кажется, будет больно.

- Аурелия! – это голос Клитии. Обычно текучий и спокойный, подобно ручью, сейчас звучит испуганно-надломленно.

Чего она-то боится, ведь не ее папа будет шлепать?

Я жмурюсь, почти ощущая холод мокрой от росы травы, но встречаю что-то мягкое, сухое и горячее. Это руки, чьи-то очень горячие руки. От этих рук пахнет пыльцой деревьев, солнцем и сладким-сладким медом.

Глаза я не открываю – страшно.Чьи это руки?

- Смотри, маленькая гиана! Хорошенькая! Совсем кроха, лет шесть, даже крылья еще не выросли. – Высокий голос смеющейся Дафны, которому, шелестя, вторит дуб, почему-то раздражает.

Когда они с деревом подружиться успели? Неужели я так долго падала?

Мне семь! И я не маленькая, я в школу хожу и учусь хорошо. Вот теперь глаза совсем-совсем не буду открывать. Обижусь.

- Это Аурелия, вечно ей не спится. – Клития снова говорит журчаще и печально, с крошечной искоркой тревоги. – Она живая?

Дафна подхватывает меня под подмышки и трясет, будто новорожденного котенка. Так висеть мне не нравится – неудобно.

- Живая, только глаза почему-то не открывает.
- Вредная. Дай ее мне.

Жар рук дриады сменяется прохладой кожи речной нимфы. Мне спокойно и не страшно, только капельку, самую маленькую капельку, обидно.

- Открывай глаза, дурочка. Ну, Аурелия, хватит прятаться. – волны океана дребезжат в ее словах.

Ну, Аурелия. Так говорит папа, когда сердится. Не люблю, когда папа сердится, потому что у него глаза из серых превращаются в черные.

Глаза открывать не хочется – хочется спать в полупрозрачных, журчащих объятиях Клитии.

- Аурелия, давай оживай, мы не скажем маме. – голос Дафны звонкий-звонкий, смешливый.

И она, оказывается, не плохая – совсем не ябеда.
От Клитии пахнет снежинками, зимним утром и почему-то липовым чаем.
Глаза открыть, оказывается, несложно, только солнечные лучи, с непривычки, заставляют жмуриться.

- Ой, у нее глазки сиреневые! В кого это? – Дафна нагибается слишком близко, и ее бордово-шоколадные волосы сыпятся мне на плечи, как листва с дуба.

- У нее бабушка – сбежавшая эльфийская княжна. В нее и глаза.

Бабушка у меня и правда эльфийка, только не княжна вовсе. Так, для красоты выдумала, а ей поверили. Бабушке Тие всего восемьсот лет, а дедушке Хорсу целых полторы тысячи. Но он, по сравнению с мужем Берегини, совсем-совсем не старый.

- Гианы и эльфы – близкий народ. Повезло же девочке. – С завистливым восхищением выдыхает Дафна.

У Дафны мама – грация, а папа помощник Княгини Дриад. Граций осталось очень мало, почему-то они исчезают. Говорят, Берегиня отпускает их к людям. Зачем прекрасным грациям человеки?

- Аурелия, почему ты не помогаешь дома маме и бабушке? Они ведь должны готовиться к встрече Царицы?

Я тоже помочь хотела. Мама сказала полы помыть – полы мыть скучно, поэтому я решила почистить вазы. Ну, кто ж знал, что вазы так легко бьются? Я точно не знала. Ну и разбила. Одну. Точнее две.

- Они сказали, что я им мешаю. А я пошла гулять и увидела тебя, а ты с этой дриадой говоришь, она мне не понравилась, поэтому я спряталась.

Мне хочется, чтобы Клития говорила со мной, потому что я люблю Клитию. Она знает очень много сказок, больше, чем дедушка Хорс, а еще она видела людей, и, кажется, они ей нравятся.

Люди не могут быть красивыми, но ведь они могут быть хорошими, правда?

- Чем же я не понравилась тебе, принцесса-гиана? – Она очень задорно смеется, и все деревья качаются в такт ее смеху.

Даже огромный дуб чуть подрагивает, стараясь сдержать хохот.

- Тебе не нравится Берегиня. – Бурчу себе под нос.

Клития улыбается своими бледными губами и целует меня в щеку. Губы у нее холодные, а поцелуй теплый-теплый, прямо как у бабушки Тии.

- Берегиня? Разве может не нравится царица? – Дафна щелкает меня по носу и скатывается с широкой ветви дуба прямо в воду, хохоча.

Поднимается фонтан искрящихся брызг - Клития улыбается своей печальной улыбкой. Почему-то речные нимфы не умеют смеяться.

- Берегиню любят все, просто я считаю, что нельзя сравнивать человеческих детей с ангелами.

- А ты видела ангелов? – Клития щурится, и вода вокруг нее - под ней – везде светится, переливается льдистыми всполохами.

- Нет.

Дафна ловит ветвь дуба, ловко запрыгивает на нее, убегая от речных брызг – дуб больше не сердится на звонкий смех: он ему нравится.

Вековой ствол наклоняется ниже, так, чтобы ноги дриады свисали в прозрачную воду.

- Аурелия, а ты хочешь посмотреть на Берегиню до ее прихода?

Клития с Дафной зоговорчески перемигиваются – думают, не замечу.

- Хочу.

Хочу, конечно, хочу.

- Маме не расскажешь?

Они ведь про меня не расскажут!

- Нет-нет, не расскажу.

Дуб тяжело скрипит и гладит меня по голове своей шероховатой ладонью.

- Клития, милая, согласятся ли воды донести нас к Берегине? – Дриада театрально вздыхает и хлопает ресницами.

Дриады – жуткие кокетки – общаться с ними опасно, мне папа так говорит. Но ведь с Дафной дружу не я, а Клития?

Нимфа проводит ладонью по воде, точно гладит, и река трепещет, кружится вокруг нас. Причудливые журчащие единороги вырастают прямо на наших с Дафной глазах. Животные фыркают, бьют копытами и ластятся к Клитии, пытаясь сунуть прозрачно-хрустальные морды под ее прохладную ладонь.

Я сплю. Я сплю и зачарованно смотрю за тонкими уверенными руками нимфы, за тремя единорогами и бурлящей рекой. Я сплю, и шершавый язык коня облизывает мой лоб.

Он что, решил меня съесть? Я прижимаюсь к Клитии как можно крепче, а причудливое создание недоуменно косится на меня.

- Малышка, ты ему понравилась. Поедешь на нем? – Дафна соскальзывает в воду и кладет руки на спину единорога, которому я понравилась.

Конь склоняется ниже – струя влажного холодного воздуха овевает лицо.
Конь пахнет ливнем – его язык оставляет мокрые следы на моих руках.

Дафна небрежно-ласковым движением сажает меня на огромную спину. Я прижимаюсь к этой спине ухом. Там, внутри, что-то трепыхается, бьется и поет. Это «что-то» похоже на птицу.

- У него там внутри птица?

Дафна хохочет и треплет своего коня за гриву, а Клития поджимает губы, пряча улыбку. Мне почему-то кажется, что конь мой тоже смеется. Мне хочется обидеться, но тогда я не увижу Берегиню.

Надо больше молчать, вот и все. Я не глупая, не маленькая и не смешная! Почему они смеются? А может, я все выдумываю, и они не надо мной смеются, а над фырчащими единорогами?

- Аурелия, это не птичка, это сердце. Они живые, просто редко всплывают на поверхность. Их могут вызвать лишь водяные нимфы. – Клития ловко садится на своего коня.

- А Берегиня?

- Что Берегиня? – Дафна жмурится и отбрасывает волосы, которые в свете солнца превращаются в алые, за спину.

- Берегиня может вызвать любой народ. И тебя, и меня, и Клитию.

Дуб склоняется совсем низко – вдалеке слышен трубный вой. Это кентавры бегут на водопой. Нужно уходить, иначе Рефал, друг моего папы, а также князь этого гордого народа, наябедничает родителям.

- Ну, держись крепче, Аурелия. – Кричит Дафна, чей конь уже встал на дыбы.

А вдруг это создание сбросит меня? Вдруг я утону?

- За нами, смелая гиана. – Журчит голос Клитии.

Водяной единорог стоит и глубоко дышит – сердце-птица спокойно бьется где-то внутри хрустального тела.

- Поехали. Поехали.

Но он стоит, и дышит, а раскаты труб все громче. И тогда я целую его в холодный лоб. И мне кажется, что он смеется, и дуб вторит ему.

Река взлетает под копытами «моего» коня бурлящей пеной, и сердце-птичка бьется в его груди быстро, будто отбивает марш. Ветер летит мне в лицо, не давая вздохнуть. Я путаюсь в волосах и мне весело, так весело, что молчать невозможно. Я кричу - кричу, и слышу, как рядом смеется Дафна, и нежно журчит Клития.

Мне хорошо, легко и радостно. Я не боюсь упасть с прозрачного единорога, потому что знаю: река не даст мне утонуть. Река бежит навстречу Берегине вместе с нами и где-то, в самых глубоких водах, поют зеленоглазые русалки.

Русалки почему-то все зеленоглазые. И мне мерещится, что из искрящейся пены на меня глядят сотни зеленых светящихся глаз разных оттенков. Глаза эти тоже смеются – им тоже радостно - мы летим навстречу Берегине.

- Клития, Клития, ты тоже видишь русалок? – Кричу громко, чтобы заглушить воющий на все лады морской ветер.

- Нет, Аурелия, не вижу.

- Нет, малышка, здесь нет русалок.

Ну, как же нет? Как же нет? Вот же они: длинноволосые и зеленоглазые - смеются и играют жемчужными шариками. Они машут мне руками сквозь белую пену.

- Конь, а ты видишь русалок? Ведь видишь?

И конь кивает – видит. Он тоже видит русалок! Ничего мне не кажется!

Я обнимаю коня и дышу в его сильную спину. Птица, трепещущая внутри него, вздрагивает и начинает биться сильнее. А потом он радостно ржет и машет головой. И текучая грива тоже смеется, хлеща ветер прядями.

Этот созданный водами единорог хороший и умный, и немножечко похож на Клитию. Я люблю Клитию и этого коня тоже буду любить.

- Смотри, смотри, малышка. Это край, в котором садится солнце! - я слышу чей-то голос, но не могу разобрать чей за шумом водопада.

Огромный прозрачный столб обрушивается, будто с самого неба, встречается с землей и рассыпается, как мамина бальная юбка по мраморному полу.

Солнце золото-рыжее прячется за кромку водопада. И от солнечных лучей, что отражаются в воде, нестерпимо режет глаза.

- Где Берегиня? Где же Берегиня…

Я очень боюсь ее увидеть – я боюсь ее не увидеть.

- Вон она! Смотри! Аурелия, наверх смотри! Смотри, Берегиня!

Она стоит на самом-самом краю водопада, там, где начинается бурлящий столб. И вода под ее ногами сияет красными бликами. Красные блики похожи на огромное поле маков. И маки стелятся к ногам Берегини, кланяясь и целуя кончики длиннющих волос. Волосы у царицы волшебные, говорят, каждый волосок – это чья-то судьба. Берегиня не стрижет свою косу, иначе волшебные народы погибнут. Все, до единого.

Берегиня высокая-высокая, выше нее только Время, и красивая-красивая. Нет никого прекраснее нее. Волосы ее всегда разного цвета: утром золотистые, днем рыжее, вечером переливаются всеми цветами заката, а ночью… Ночью они черно-синие и в них сияют мириады звезд.

Я хочу увидеть глаза Берегини. Какого они цвета? Но я не вижу – она слишком высоко стоит.

И Время возвышается рядом с ней. Я думаю, он не выглядит, как старик, хоть в его голове и много седых прядей. У него тоже длинные волосы, прямо как у моей мамы, до пояса. И они перевязаны черной лентой. Лицо у него внимательно и острое, а может быть просто уставшее. Время очень суровый – смотреть на него страшно и приятно, как на лезвие папиного меча.

Откуда-то свысока прямо под копыта моего коня прилетает сапфировая пуговка. И я подхватываю ее; пуговичка горячая.

- Принцесса! Принцесса Аурелия! – Папин воин пробирается сквозь толпу. – Принцесса, идемте, вас уже давно ищут. Княгиня Тиа очень огорчена вашим исчезновением.

Я ищу глазами Клитию или Дафну, но не могу найти – народу слишком много.

Я прячу пуговку в карман, и мне хочется верить, что она отскочила от наряда Берегини.

***

- Аурелия, детка. – Бабушка Тиа выбегает мне навстречу, ее юбка смешно шуршит.

Бабушка одевается в платья эльфиек, а не гиан, но дедушке все равно нравится.

- Малышка! – кричит мама с балкона.

Мама как всегда, знала, что меня найдут, даже не плакала, поэтому глаза у нее не покрасневшие, а розово-голубые, как небо перед закатом.

- Иди, отшлепаю. – папа опережает бабушку, хватает меня за руку.

Сейчас меня накажут.

Папа легонько шлепает, но я все равно обижусь. Из принципа.

- Дурочка, ну куда ты сбежала с этими наядами? - папа подхватывает меня на руки и крепко прижимает. Я упираюсь коленкой в рукоять его меча и сразу вспоминаю Время.

- Они не наяды. Клития – водяная нимфа. Дафна – дриада. Мы смотрели Берегиню.

- Ты общаешься с дриадами? – Отец хмурится.

- Ну, папочка, это не я, а Клития.

Я слышу, как смеется дедушка Хорс, обнимая бабушку. Чувствую, что мама тоже меня обнимает, а потом тихо шепчет мне на ухо:

- А полы, Аурелия, в своей комнате тебе все равно придется помыть.

Пикси, пролетавшая неподалеку, гаденько захихикала.

Не люблю я этих пикси. Противные они.

***

- Идут! Идут! – бушует толпа, собравшаяся вокруг летнего дворца.

Папа замирает на мгновение.

Ему страшно, а мне нет. Потому что у меня есть пуговка Берегини – она впивается острыми краями мне в ладонь.

Белое платьице, сделанное грациями, неудобное. В нем не попрыгаешь по ступенькам и на коня не сядешь.

- Идут! Идут! – толпа бурлит и мечется.

Мы стоим на балконе и у меня от этого мельтешения голова кругом. Эльфы, дриады, грации, нимфы, менады, гианы, Баваан ши, лешии, ехидны…
В самой гуще толпы я замечаю голову нашего дворника. Домового Степку. Степка хороший – он не ябеда. Степка прыгает. Наверное, пытается увидеть глаза царицы.

Я свешиваюсь с балкона – хочу крикнуть Степке, чтобы он поднялся к нам, ведь из толпы глаз Берегини все равно не увидишь. Но нога в туфле скользит куда-то, а платье мешает удержаться.

Берегиня близко. Я вижу. А еще мраморная дорожка близко к моему носу – я не хочу ее видеть.

Гул затихает. Все затихает. Только свист ветра в ушах.

Я падаю в чьи-то объятия. Наверное, это опять Дафна. Но от Дафны пахнет не так. Глаза на этот раз я открываю быстро. Тоже от испуга. Но я не трусиха, совсем не трусиха… Просто… Просто я опять не послушалась папу.

Черные глаза без зрачка с золотым белком. Золотой белок как будет называться? Длинный прямой нос и складка между бровей.

- Кто эта девочка? – женский чарующий голос звучит чуть левее.

- Это… - Папа сипит откуда-то сверху.

Наверное, испугался царей.

- Это принцесса гиан. Как зовут тебя, девочка? – голос Времени властный и чем-то похож на голос дедушки.

От Времени пахнет степными горькими травами и раздавленными ягодами терновника. Даже аромат у него какой-то уставший.

- Аурелия. Ее зовут Аурелия. – Берегиня, кажется, улыбается и забирает меня из ладоней Времени.

Теперь я вижу глаза Берегини. Они грустные и уставшие. И у них нет цвета. В радужке соединены и синий, и золотой, и красный, и… даже сиреневый.
На ее вороте не хватает одного крошечного камушка. Синего, сапфирового.

Пуговка сильнее впивается в ладонь – я не хочу ее отдавать.

- Почему ты полезла на край балкона, принцесса? – Берегиня держит меня двумя ладонями и смотрит прямо и улыбчиво.

- Там Степка. Он тоже хочет вас увидеть.

- Степка? – Время удивленно смотрит на меня и хмурит брови.

Папа тоже любит хмурить брови и дедушка. Наверное, все мужчины хмурят брови.

- Домовой, Велес. Ведь твой Степка – это домовой?

Берегиня улыбается, не так, как мама, бабушка, Клития… или даже Дафна. Берегиня улыбается, как все сразу. В ее голосе, улыбке, в каждом движении я чувствую и любовь, и грусть, и радость, и заботу.

Почему у них с Велесом такие грустные глаза? Может быть у них умер сын, а они горюют? Если они так горюют, то очень любили сына.

- Ваше величество, простите нашу проказницу дочь. Да, Степка – это наш домовой. Они очень дружны с принцессой. Позвольте забрать ее. И сердечно просим извинений. – папин голос уверенный и капельку извиняющийся.

- Князь. – Берегиня ласково кивает отцу, а потом улыбается маме. – Княгиня. Не стоит извиняться за ваше прелестное дитя.

- Мда-а. Крайне забавный ребенок. – Велес тихо хмыкает.

Гремит салют. Наверное, гномы забыли сверить свое время с нашим. На голубом небе цветных искр не видно.

- Папа, папа, но ведь царица не увидит фейерверк. – мне хочется плакать. – Папочка, ну почему?

Берегиня целует меня в лоб, а потом поднимает руку к небу – оно мгновенно темнеет, и тысячи звезд выбегают, чтобы посмотреть на яркие всполохи.

Дедушка улыбается, и Велес кривит губы в полуулыбке. Всем становится отчего-то весело. Смех разливается по дворцовой поляне радостным звоном. Этот звон должно быть слышен во всех краях Земли. И даже грустные люди улыбаются, услышав его.

- Царица, это ваше. - Шепчу я, средь этого смеха, протягивая блестящую пуговичку.

- Да, мое. – Ее губы горячие и ласковые целуют меня в щеку. – Что мне подарить тебе взамен? Чего хочешь ты больше всего на свете?

- Я хочу увидеть людей.

- Людей?

- Я знаю, знаю, что они некрасивые, но мне так хочется их увидеть.

Берегиня улыбается и смотрит печально, а потом кивает головой – я увижу человеков.

И пусть они некрасивые.

**

- Тихо, Аурелия, не шуми.

Царица ступает неслышно, и разноцветные травы стелятся под ее ногами пушистым ковром. Лес любовно вздыхает, чувствуя владычицу каждой своей клеточкой.

- Это край волшебного леса. Без моего разрешения ни одно существо не имеет права выйти за границу больше, чем на четверть часа. Слышишь, Аурелия?

- Да.

Да, слышу, но ничего-ничего не понимаю. Четверть часа. Разрешение. Край.

Сверкающая стена возвышается от земли до самого неба. Хотя какая это стена? Паутина. Тончайшая ткань, увешанная росинками. Кажется, вздохни чуть сильнее – и живые кристаллики осыпятся; волшебство прекратится.

И я дую, со всей силы, чтобы проверить: осыпятся ли росинки? Но паутинное полотно продолжает сиять. Рука сама тянется к капельке, дотрагивается и тут же отдергивается – роса холодная, как лед и острая, как лезвие папиного княжеского меча.

Палец саднит от ранки, и я сую его в рот. Кровь на вкус сладкая-сладкая, как цветочная пыльца.

- Нельзя дотрагиваться до преграды без разрешения, маленькая гиана. – противный шелест, точно из-под земли, - Ваше величество, что привело вас в мой край? Вы к людям можете пройти и сами, без моей помощи. Неужто отпустите гиану?

- И тебе доброго дня, Вуивр. Я хочу показать Аурелии людей. Открывай завесу.

- Людей? Да, вы любите людей. Люди хотят отнять мой рубин, глупые думают, что это возможно.

Земля трескается, расступается - золотой змей с рубином во лбу выползает на поверхность. По коже Вуивра бегают огненные всполохи, но змею от них совсем не больно.

Он смотрит зло и с презрением – мне хочется прижаться к Берегине, но она отошла от меня на целых четыре шага, до нее нужно добежать.

Змей ползет на меня – страшно – огонь танцует по его коже и тоже тянется ко мне. Огромные кольца опутывают – я сажусь на землю.

- Смотри мне в глаза, гиана, иначе не смогу я открыть путь к людям.

Два рубиновых глаза, не мигая, глядят куда-то в самую глубь меня. И будто инеем пробирает все внутри. Я считаю до ста, но Вуивр все смотрит – становится холоднее. Тогда я начитаю считать до тысячи, но останавливаюсь на трехстах тринадцати пяти, потому что змей наконец отворачивается.

- Чудная девоч-чка. С-с-с неясной с-с-судьбой.

- Что странного в ее судьбе, Полоз? – Голос Берегини звучит настороженно, - может не стоит мне ее переводить в тот мир?

Триста шестьдесят пять. Почему я все еще считаю?

- Поз-з-здно, Берегиня, вам ли не знать. Людской мир зовет ее, покажите ей этих мечтателей.

- Аурелия, пойдем. Аурелия… Держись крепко.

Моя рука лежит в ее ладони и мне становится тепло. Иней, который колит изнутри начинает таять. Пелена раскрывается перед нами, но я все равно ближе прижимаю к себе руку – вдруг роса меня порежет.

- Открой глаза, Аурелия. – Берегиня смеется и чуть сильнее сжимает мою ладонь.

Под моими ногами зияет пропасть. Она дышит и скулит, точно зверь. И, если бы не Берегиня, то я непременно рухнула бы вниз и столкнулась с самым дном. Если бы не Берегиня, то я сию секунду закрыла бы глаза.

- Смотри. Там, вдалеке, виднеется деревня – место, где живут люди.

Я гляжу на царицу во все глаза – она седая. Совершенно седая. Седые волосы и молодое лицо. И хочется спросить, почему ее волосы побелели, но почему-то не получается.

- Тебя, видимо, удивляют мои волосы, малютка? Они всегда такие в мире людей.

- Почему? – голос сипит, как во время болезни.

Если я заболела, то бабушка будет плакать. Я не должна болеть.

- У людей идет война – в их мире проливается много слез. Если в мире много горя, то мои волосы седеют.

- Что такое война?

- Война… - Ее лицо отчего-то хмурится, совсем как у Времени. – Это когда одни создания убивают других. Война – это когда земле приходиться выпивать много крови.

Война – это горе. Я не хочу войны. Совсем не хочу. Потому что земле придется пить много крови, и тогда она непременно станет алой.

Пропасть давно скрылась из вида, перед нами расстилается бескрайнее поле, на котором растет много-много васильков и ромашек. Длинные травы кутают ноги и мерещится, будто плывешь в разноцветной воде. Берегиня щурится от красноватых лучей заходящего солнца, а потом падает в цветастый ковер трав и тянет меня за собой. Я падаю лицом ей на грудь.

- Там, чуть дальше, сидит человеческий мальчик. – шепчет она мне.

Я встаю, и встречаюсь с жужжащим шмелем. Воздух пахнет прогоревшим костром и почему-то малиновым медом, который так любят грации. Мальчик лет десяти сидит на пригорке. Он… Нельзя сказать, что некрасивый, скорее странный. Недолепленный какой-то. Короткие черные волосы и загорелая кожа, наверное, он живет на улице, прямо под солнцем, лучи каждый день беспрерывно обжигают его лицо, и шмели врезаются в лоб.

Белая рубашка – я в такой сплю - и белые штанишки, точнее штанишки когда-то были белыми, сейчас они перемазаны одуванчиковым желтоватым соком. Мальчик сжимает в руке дудочку: у нас на таких играют горные сатиры.

Рядом с ним сидит младенец-девочка, она и говорит-то, наверное, плохо. Но девочка мне не интересна – я смотрю, точно околдованная, как тонкие пальцы подносят дудочку к губам. А потом из деревянной палочки выходит звук высокий и жалобный. Девочка что-то тараторит. Зачем же она говорит, если можно слушать? Мелодия похожа на плачь маленького ребенка эльфов. Лишь однажды слышала, как плачет дитя эльфов, до сих пор не могу забыть и эту песню маленького человека тоже забыть не смогу. Никогда.

На белой рубашке красный узор. Такого цвета должна быть земля во время войны. Сколько крови должна выпить земля, чтобы поменять окрас? Во время войн все должно быть красным: и цветы, и деревья, и … люди.

Да-да некрасивые, печальные люди. Мальчик плачет не слезами, а песней. Мальчик плачет, а я слушаю.

Из глубины леса раздается женский голос, девочка вскакивает и бежит навстречу этому голосу. Мальчик отнимает трубочку от губ, так и не закончив песнь. Мне хочется ее дослушать. Очень-очень хочется, но маленький человек больше не играет.

Он встает, пошатываясь, достает откуда-то палку. Зачем ему палка? Крохотная девочка ходит без нее.

Он делает шаг, второй и третий, прежде чем палка попадает в яму. Мальчик не удерживается и кубарем скатывается с пригорка в нашу с Берегиней сторону. Дудочка. Из его рук выпала дудочка, я даже отсюда вижу, что она переломана на две части.

Он ощупывает рукой траву, натыкается на два обломка, а потом… Громко и жалобно стонет. Что же в этом такого?

- Но ведь его дудочку смогу починить даже я… Берегиня, почему он плачет?

- Люди не владеют магией.

Нужно помочь ему – я могу ему помочь.

- Аурелия! – раздается испуганный голос Берегини.

Но я уже не могу остановиться. Я уже не могу остановиться, потому что ноги меня совсем-совсем не слушаются.

Я подбегаю и касаюсь пальцами разломанной палочки. Магия белыми искрами вырывается из пальцев, и два кусочка с треском соединяются. Я протягиваю палочку мальчику.

- Держи.

Он недоверчиво тянет руку, ощупывает дудочку, а потом поднимает лицо.

- Спасибо. – У него некрасивый для моего мира голос.

Но для людей, должно быть, самый лучший.

Мальчик смотрит на меня закрытыми глазами. Интересно, у людей нету глаз?

Он подносит дудочку к губам и дует – свистящий звук разливается по полю.

Мне становится хорошо-хорошо и так радостно, будто бы это мне починили какую-то любимую игрушку. Я хохочу, и васильки смеются вместе со мной.

- У тебя красивый голос. Кто ты?

Он медленно перебирает пальцами свой инструмент.

- Гиана.

« Нам пора, Аурелия, нужно идти.» - Голос Берегини раздается в голове.

Мне нужно идти, но я хочу послушать, как маленький человек играет на дудочке.

« Быстрее, Аурелия.»

- У тебя странное имя, но мне нравится. Спасибо тебе, не знаю, как, но ты починила мою дудочку. Мне нужно уходить – мама зовет, но я приду сюда через два дня. И буду ждать тебя, ведь я должен чем-то тебя отблагодарить, Гиана.

Мне хочется сказать ему, что зовут меня вовсе не «Гианой», но меня зовет Берегиня. Мне хочется послушать, как он играет на дудочке, но ему тоже нужно идти.

- Пока.

Солнце совсем спряталось, холодает. Кто-то задул солнце, как свечу.

- Аурелия, ты не должна была к нему бежать. Он мог тебя увидеть.
- Он итак меня видел и говорил со мной.
- Я разрешила тебе понимать его язык, только потому, что мальчик слеп, Аурелия.

Слеп? Слеп… Так вот почему глаза его были закрыты. Так вот почему он не удивился, когда я стояла рядом.

- Берегиня, пустите меня к этому мальчику через два дня. Он будет ждать меня. Я обещала.

- Пустить? – Царица не сердится, только говорит как-то задумчиво и чуть-чуть бледнеет. – Найдешь ли ты сама дорогу?

- Найду! Найду!

- Тогда я не могу тебя не пустить. – Она выдыхает ответ и морщится, точно ей больно.

- Вам плохо?

- Нет-нет… Нет…

Мы переходим сияющую грань нашего мира. Прямо у стены возвышается Велес.

- Аурелия, иди, твой отец ждет возле Древа Дриад.

Я убегаю и слышу позади тихий разговор.

- Ты с ней много разговаривала?

- Она болтунья. Одни вопросы в голове. – невнятно отвечает Берегиня, – Велес, она…

- Тоже?

- Да.

Я оборачиваюсь и вижу, как Берегиня прижимается к Времени, а тот целует ее и гладит по голове – так дедушка успокаивает бабушку каждый раз, как я потеряюсь.

Через два дня я снова увижу мальчика.

**

- Сыграй мне на дудочке, пожалуйста.

- Это не дудочка – это свирель. Ты что… никогда не видела свирели? – недоверчиво спрашивает он.

- Нет.

Мальчик пристально смотрит на меня закрытыми глазами.

- Ты странная. Ты постоянно поешь, Гиана.

- Я ни разу не пела тебе, Цесиль. Ни разу.

Его зовут Цесиль, потому что у него тоже впечатлительная мама. Цесиль – значит «слепой». Мама назвала его слепым, хотя его глаза тогда могли видеть. Когда он был маленьким, даже меньше, чем его сестра, то его схватил сошедший с ума воин и лишил глаз. Так воин мстил отцу Цесиля.

- Тогда спой мне, Гиана.

Люди жестокие, они очень много убивают. Не зверей, как иногда оборотни, а таких же как они человеков. Цесиль не жестокий, и он смеется, что нету такого слова «человеки», есть слово «человек». Мама Цесиля говорит ему, что главное – быть хорошим человеком, а это очень сложно. Но Слепой – очень хороший человек – я чувствую.

- Ну, Гиана, спой мне.

Он прижимает свою дудочку, точнее свирель, к губам. И глубоко во мне рождается песня, только она не на человечьем языке, а на старо-эльфийском. Язык у людей грубый и некрасивый, а еще очень грустный, как и они сами.

Песня рекой льется из самого сердца. Цесиль не понимает ни слова, ни единого слова.

- Ты поешь, как фея. – шепчет он тихо.

А я смеюсь, ведь феи не умеют петь. Они только пищат противно, так, что уши режет.

- Ты придешь еще через два дня, Гиана? Ведь придешь?

Я не отвечаю, но мальчик точно знает, что я приду.

**
Три года спустя.

- Аурелия! Аурелия! – Дафна смеется и хватает меня подмышки, свесившись с широкой ветви. – Куда ты так несешься опять?

Я ничего не отвечаю, потому что врать не хочется, просто тянусь к ней и целую в золотистую от солнца щеку, и тоже смеюсь.

- Клития уже неделю ждет тебя в гости, хотела позаниматься с тобой астрономией.

- Хорошо-хорошо, я приду. Завтра, потому что сегодня я не могу.

- Почему не можешь?

Мне очень хочется сказать ей, что там, в человеческом мире, на засыпанном белым снегом поле меня ждет Цесиль. Мой слепой некрасивый друг, который не понимает, почему я не чувствую холода. Но отвечаю совсем другое:

- Я хочу собрать большой букет для мамы.

- Давай я помогу тебе?

- НЕТ! – Я сама пугаюсь своего крика, а Дафна даже вздрагивает. – Извини, Дафна, я просто хотела попросить тебе достать для моей мамы василькового варенья. Она очень давно о нем мечтает.

- Да, с радостью. – Дафна белозубо улыбается и, перескакивая на соседнюю ветвь, шепчет, - Плохо ты врешь, Аурелия, но я никому не скажу.

Она не скажет, конечно, не скажет, потому что любит меня. Любит, как младшую непослушную сестру. Почему-то именно непослушных детей-шалунов всегда любят больше, чем тихих и спокойных.

Я подхожу к преграде и подношу руку, чтобы перейти в человеческий мир.

- Аурелия… - Надоедливый рубиновый глаз впивается в меня изучающим взглядом. – Скажи мне, почему Берегиня плачет, когда узнает, что ты ходишь к людям? Что делаешь ты в том мире?

От красного глаза не скрыться, не спрятаться.

- Да, Берегиня плаче-е-ет. Рас-с-скажи мне, что делаешь ты там.

Но я не могу рассказать ему о том мире, пока не могу.

- Как-нибудь потом, Вуивр. Сейчас мне нужно идти.

Лишь только перехожу границу, как по колено проваливаюсь в сияющий сугроб. Я правда не чувствую холода – снег греет меня, точно пуховое одеяло. Снежинки умеют петь, каждая знает тысячу историй, только люди не понимают их языка. Я слушаю снежные сказки, а потом рассказываю Цесилю. Слепой улыбается недоверчивой улыбкой и называет меня выдумщицей. В человеческом мире тоже сияют звезды, только их очень мало. Цесиль говорит, что его главная мечта – увидеть звезды.

Мне кажется, что когда-то его глаза были синие, как у всех мечтателей, или вишневые, как у мудрецов. Глаза были очень умные и глубокие, совершенно особенные глаза, потому что Цесиль особенный среди людей. Он очень тонкий и хрупкий, будто у него внутри нету ни одной косточки, будто он и не человек. Но кто тогда? Я не знаю. Когда я смотрю на него, то какое-то странное чувство колет внутри. Он не должен быть слепым.

В поле мелькает знакомая тонкая фигурка – Цесиль на ощупь лепит что-то.

- Гиана, я слышал, что ты пришла. Помоги мне слепить снеговика.

Я катаю в руке шарики - снежинки обижено звенят, тогда я целую их в ажурные лепестки, и они замолкают, погрузившись в сон.

- Цесиль, что такое снеговик?

- Ты очень смешно выговариваешь слова, Гиана. Снеговик – это круглый смешной человечек с носом-палочкой и глазами-камушками.

Зимнее высокое солнце заливает поле холодным светом, и мерещится, что во всем мире нет никого, кроме нас двоих, лепящих снеговика.

Цесиль не должен быть слепым.

***
Пятнадцать лет.

С самого утра у меня щемит сердце – я должна сходить к Берегине… Попросить дать Цесилю зрение.

- Клития! Что ты делаешь, Клития? – спрашиваю недоуменно и, наверное, испуганно.

- Она решила перекрасить волосы. - Вечная хохотушка Дафна мечтательно качается на ветке старого дуба.

- Зачем?

Как можно трогать волосы цвета северного льда? Эти прекрасные, журчащие и поющие песню океана волосы?

- Мне кажется, что розоватый подойдет мне больше. – Тоскливо выдыхает самая умная нимфа самую вздорную чушь.

- Но зачем?

- Наша умница выходит замуж!

Так вот оно что… Моя бестолковая. Сказочница моя. Глупая-глупая нимфа.

- Нее-ет, Клития, нельзя красить твои волосы, потому что в них невозможно не влюбиться.

Я кричу ей это на ходу, потому что мне нужно к Берегине.

- Куда ты?

Безусловно, я не отвечаю, потому что мне нужно к Берегине. Я должна выпросить зрение моему печальному другу.

Царица долго смотрит на меня, читая мои мысли, или просто читая меня, как раскрытую книгу. И держит мою руку: может гадает, сжимая ладонью ладонь?

- Я дам тебе напиток, который излечит твоего человека. Только взамен за его зрение ты должна отказаться от самой сокровенной мечты. И лишиться зрения на пять лет, Аурелия.

Всего-то на пять лет! Всего лишь на пять лет!
- Да-да, конечно, я согласна.

- Подумай.

- Что тут думать? Я согласна.

Молочный напиток в моих руках. Слезы царицы отчего-то настораживают, но я все равно перехожу сияющую границу.

Он стоит посреди поля, как всегда, сжимая в руке свирель. Я бегу ему навстречу, внутренне ликуя и трепеща. Цесиль увидит звезды!

- Пей! – сую ему прозрачную чашу.

- Что это?

- Пей!

- Ты решила меня отравить? – печально улыбается он, прислоняясь губами к тонкому стеклу.

Глупый мой мечтатель, я тебе не скажу, нет, сначала выпей. Пусть это будет сюрпризом, подарком.

Он пьет и испуганно морщится, а потом распахивает глаза.
Зеленые, русалочьи глаза.
И других глаз не могло у него быть.

Он моргает и щурится, неуверенно глядя в мою сторону.

- Так ты и правда фея…

Тяжелая мысль обжигает изнутри: самое сильное мое желание - завтра вновь посмотреть в его русалочьи глаза и услышать песню свирели. И я тихо говорю ему:

- Я больше не вернусь, мой дорогой слепой. Никогда-никогда не вернусь.

- Пойдем за мной, Гиана, пойдем со мной. Ты подарила мне глаза. Ты подарила мне счастье.

Так ведь я могу…

Могу шагнуть следом, держась за теплую руку.

- Мы можем уйти вдвоем. Моя мама примет тебя, как любимую дочь. Ты не можешь покинуть меня сейчас, когда я так счастлив.

Мы можем уйти вдвоем: ты и я.

Никто не знает, что там, по ту сторону людского поля, но какая мне разница, что там, если есть хоть крошечный шанс не расставаться.

- Пойдем.

Если я сейчас уйду с тобой, то ты лишишься возможности видеть звезды. Подарив тебе глаза, могу ли я из прихоти забрать их обратно?

Нет, не могу.

Он смотрит, не мигая, ошеломленный до испуга. Мечтатель… Ну чего ты так испугался?

- Ты мне слишком дорог. И… Если бы я только могла, то непременно пошла бы за тобой.

Он продолжает беспомощно хлопать глазами, словно не понимает, что я вообще говорю. Может и правда не понимает?

И тогда я раскрываю крылья. Большие и белые. Такие же были у моего прадеда. Я так долго ждала, что вырастут мои крылья, а сейчас больше жизни хочу, чтобы не было ни этих крыльев, ни сиреневых глаз. Хочу уйти с этим мальчиком к некрасивым людям, чья земля когда-нибудь станет алой.

- Ты ангел? Да? Я всегда знал, что ты ангел.

- Нет, нет, меня зовут Аурелия. – выдыхаю я.

- Что ты сказала?

- Аурелия.

- Не понимаю.

Я забыла человеческий язык. Оно и к лучшему. Попрощаться можно и без слов. Я наклоняюсь к нему – и целую. Я целую, как умею, как не умею и думаю, что одна его человеческая жизнь не стоит моей вечности. У меня впереди целая вечность. Целая вечность без его русалочьих глаз.

- Не уходи, Гиана.

Но я ухожу, и вечность путается у меня под ногами – идти тяжело – лететь еще сложнее.

Русалочьи глаза смотрят мне вслед.

- Теперь я знаю, как выглядят ангелы. Теперь все знают, как выглядят ангелы.

Я стану для него белокрылым ангелом, хоть у истинных ангелов крылья голубые. Я стану человеческим ангелом, и когда-нибудь меня нарисуют на каменных сводах их храмов.

Мои глаза застилает белесая пелена. Теперь уже я не увижу звезд. Но это ничего, ничего. Это все временно. Скоро пройдет. У меня впереди вечность.

Я не могу идти.

Берегиня ловит меня у самой стены. И крепко прижимает к себе.

- Ангел мой. Мой несчастный маленький ангел.

Нет ничего глупее желания всегда быть умнее всех.

Отредактировано - Дервиш 26 Июля 2016 20:20:17

Отредактировано - S.T. 13 Июня 2016 11:38:44

Неправильно оформлены диалоги. Учитесь.

Кстати, я тоже не сразу сообразил, от чьего лица ведется повествование. Не стоит так делать. Лучше с самого начала расставить все точки над "i", чтобы потом не было путаницы и ненужных вопросов.

Типичный женский рассказ. Не в хорошем смысле. Феечки, русалочки, ангелочки, девочки красивенькие в расфуфыренных платьицах... И все такое бело-розовое, воздушное. Все бы ничего, так как я стараюсь не особо придираться к полу произведений, но вот текст вышел громоздким и бессмысленным, зато с гигантской претензией на вычурность. Понимаете, сюжет, как и все словечки-красивости, а также действия персонажей, должен быть насажен на основную мысль, должен работать на нее. Какая основная мысль данного рассказа, автор? И в текст так и хочется выстрелить динамикой, потому что сейчас он состоит целиком и полностью из красивеньких описаний. Где действие? Его кот наплакал. Из-за этого читать ужасно скучно.

Как попытка - сойдет, но нужно работать, чтобы выйти на желаемый уровень.

Надо возжаждать смерти, чтобы понять, как хороша жизнь. (с) А. Дюма

Отредактировано - Eric 14 Июня 2016 16:44:04