Кото-макси-2016: Между Фениксом и Аидом

Häxa

Мятка жила возле Великих Топей и слыла нелюдимой знахаркой-оборотицей. Несмотря на юный возраст, ей исполнилось семнадцать, она не любила шумные гулянья, ярмарки и наряды, ценила покой. Сказывалось происхождение. Как говаривал отец: нелюдимый кошачий нрав. Так было всегда: до проклятия и после. Девушка взобралась на пригорок, чтобы дольше видеть солнце, уселась на старый, ободранный ствол дерева, лежавший возле куста шиповника, и с надеждой уставилась в торжественно-алое небо. В её глазах была надежда, словно Великий Феникс мог дольше задержаться на небе, если смотреть очень-очень пристально. Но свод срединного мира остывал и тускнел. Затихали дневные птицы. Полевые цветы закрывали глазки, обращаясь в бутоны, склоняли головы перед ночью.
Проклятье, как обычно, появилось позади Мятки. Оно терпеливо дождалось, когда угаснет алая полоска света вдалеке над равниной, вежливо кашлянуло, сообщая о своём присутствии.
Мятка обернулась. Этой ночью её мучитель выглядел особенно странно: по очертаниям он напоминал лошадь, к спине которой, по случайности, приклеился забор. Как всегда, у его ног на поводках тьмы крутились: Боль, Жар, Дрожь и Слабость.
Девушка натянуто улыбнулась. Она старалась быть ласковой с палачом, ведь проклятье просто выполняет свою работу.

— Добрый вечер, Потёмка. Ты дневал в конюшне?

— Да, как ты догадалась? — существо отрастило руки, ощупало себя, прошелестело: — Извини, что-то я не в форме, сейчас… — изменило очертания, став похожим на человека в мешковатой одежде, с плащом-крыльями за спиной.

— Смотрю, твои любимцы проголодались, — кивнула Мятка в сторону порождений проклятья.

Потёмка кивнул: «Приступайте».
Боль, похожая на ежа с вытаращенными красными глазками, зафырчала, перестала грызть хвост Слабости, вспрыгнула на голову девушки, обхватила лоб тугим шипастым обручем.
Дрож — невнятный белёсый силуэт — уселась на спину Саламандре-Жару и они, взвившись облаком, влетели в Мяткин рот. Горло пересохло, легкие будто наполнились песком. Вечер стал казаться холодным в сравнении с внутренним пожаром. Девушку затрясло.
Слабость — длинная, тонкая, бледная змейка, застенчивая и скромная, подползла и попросилась на ручки.
Мятка знала — сопротивление бесполезно, взяла мучительницу, та обвила запястья и шею, обхватила хвостом ноги. Собственное худое тело показалось девушке неподъёмно-тяжёлым.
Потёмка прошептал:

— Вставай, а то простудишься.

— Не поверишь, сил нет, — буркнула Мятка, пытаясь удобней разместить на себе змею слабости, которая становилась всё жирней.

Проклятье помогло подняться, наставительно заметило:

— Надо было встречать нас у себя дома. Не первый день мучаем.

— А вы б не мучили. Дел, небось, и без таких, как я, случайно проклятых, хватает.

— Перестань. Произнесённое человеком может отменить только человек.

— Мой отец, — Мятка, наконец, приподняла Слабость с ног, — не может забрать свои слова обратно, у брошенного сгоряча нет понятных условий…

— Он должен перестать винить себя в случившемся. И ты тоже.

— Легко сказать, — девушка открыла калитку и ввалилась во двор. — А как перестать? Не было бы меня, и мать с отцом бы не поженились, и всем было бы лучше.

Сколько Мятка себя помнила, родители ругались, как птичка с кошкой. Отец — жрец храма Феникса — клевал темечко жене упрёками в применении тёмной магии, а та, в свою очередь, шипела на мужа, советуя не соваться куриными мозгами в материи, которых не понимает.
Они вошли в дом.
Потёмка помог Мятке стащить сапоги, та чмокнула его в макушку, поблагодарила:

— Спасибо, мне сегодня даже дышать тяжело… — заковыляла к лавке, укрытой шкурами, нарочито-серьёзно спросила: — А почему ты не веришь в предсказание Феникса и Аида? Может, я и впрямь спасу огненного птенчика, затащу его в нижний мир и заставлю взлететь без крыльев, — саркастически хмыкнула, ей самой условия снятия проклятья казались бредовыми. — Подумаешь, мелочи, раз-два — и расколдовалась.

— Ты думаешь? Мне кажется, это бред. Да и ни один самый захудалый феникс не слетит даже в средний мир, а в Аид тем более, — нахмурился, понимая, что зря принял слова девушки всерьёз, отмахнулся. — Да ну тебя! Только ты умудряешься шутить, когда тебя душат, жарят и грызут. Давай лучше пить чай.

Мятка виновато улыбнулась. Уж таковы кошки: хотят казаться сильными.
Потёмка растопил печь, поставил котелок на огонь. Последние полгода большинство домашних дел проклятье взяло на себя. Поначалу Мятке было чудно: виданное ли дело, чтобы палач готовил и прибирался? Но тот заверил, что ему это не в тягость. Потёмка поставил на стол чайник, насыпал в него цветов ромашки, участливо спросил:

— Тебе ложку мёда или две?

— Одну.

— Хорошо, — подал чашку и тарелку с печеньем. — Хочешь, зажгу свечу?

— Да ну, — буркнула Мятка, боясь, что боль полезет лапами в глаза. — Мне не темно. Приятного аппетита.

— Спасибо.

Девушка склонилась над столом, отвела от лица волосы.

— Боль, не лохмать меня, пожалуйста, не ёрзай.

— Фыр-фыр, — ответила та и прихватила выбившиеся пряди задними лапками.

Луна поднялась над лесом. Комната озарилась зеленоватым светом. Где-то в стене запел сверчок. Мятка с тоской посмотрела в свою чашку. Даже короткая летняя ночь казалась бесконечной, а каково будет зимой?

Мятке снился тот день, когда на неё обрушилось проклятье. Во сне мама сказала: «Все кошки умеют ходить по мирам, пора и тебе научиться». Мятка выпила сонного зелья, легла в бассейн. Вода была не горячей и не холодной. В самый раз, чтобы вдохнуть её и умереть на время. Тело дрогнуло от короткой боли. Смерть подхватила душу и потащила прочь, зашептала: «Не страшно, котёнок, я покажу тебе города с воющими машинами и реки, полные жизни, мы спустимся в бездну и поднимемся в небо». И Мятка, улыбаясь, послушно шла за проводником. Странно, но во сне Смерть, в короне и тёмных латах, говорила голосом Потёмки. И это было чудесно. Но полёт прервал вопль отца: «Ты убила нашу дочь! Будь я проклят со всем потомством, что связался с тобой! Ведьма!» И грохот. Или это уже и не сон?
Кровать качнулась и сбросила с себя Мятку. Падая, девушка истончилась, превратилась в облако, и на пол, как положено, на все четыре лапки приземлилась большая тощая кошка. Она вытаращила зелёные глазищи, повела огромными, похожими на крылья летучей мыши ушами, и выскочила из избушки во двор.
Воздух полнился магией слияния. Кто-то лез в срединный мир, ломая грани. Неизящно, неумело, отвратительно-грубо. Только кошкам и проклятьям позволено проходить сквозь барьеры реальности, но никто из родичей Мятки или Потёмки не смог бы наделать столько шума.
Между небом и землёй протянулся столб пламени. Навстречу ему шла серая колдовская буря стражей Середины. Сердце Мятки гулко бухнуло: «Неужели, феникс?»
Смерчи схлестнулись, во все стороны брызнули боевые заклятья, они рассыпались острой магической шрапнелью. Один из крупных осколков рубанул по молодой ели возле Мяткиного дома и расщепил ствол надвое.
Звери и птицы: одни раненные и пылающие, другие перепуганные до полусмерти — неслись прочь.
Мятка замурлыкала напевы ограждения, защищая близлежащую деревню, пробуждая духов леса и реки, чтобы те дали прибежище невинным. А бой набирал обороты. Огненная птица сражалась с гигантским, сотканным из сотен тел колдунов, стальным котом. Страх тащил прочь, а любопытство заставляло смотреть. Мятка заметалась. Коротенькая золотистая шёрстка встала дыбом, длинный тонкий хвост с пёрышком на конце хлестал тощие бока. Наконец, она решилась: «Я должна попробовать исполнить пророчество!»
Тем временем кот-страж прыгнул, вытянув перед собой когтистые лапы. На миг феникс оказался в смертельных объятиях, но чудом высвободился, вспорхнул выше. Тёмные грозовые облака озарились алым, и птица показалась снова. Перья сыпались с крыльев. Свет мерк, и вот уже человеческая фигурка, кувыркаясь и теряя волшебство, полетела вниз, к земле.

— Разобьёться, — Мяткины мысли ускорились.

Она мрякнула и фигур стало много. Одна ярко вспыхнула, точно фениксу удалось оправиться, и полетела к горам. Несколько других повалились в лесу. Три фантома рванули в верхний мир. Четыре устремились к болоту. Мятка завертела головой. Колдовство преумножения сработало отлично, и несколько драгоценных секунд она и сама не понимала, какой из фениксов настоящий. — Вот он, — почти по-человечески вскрикнула кошка и, прижав ушки голове, зашипела. Теперь она обращалась к ветру за помощью. Воздух взвихрился, стукнул воина, замедляя падение, и направил к мягкой мшистой кочке.
Стальной кот развалился на части. Это стражники разделились, чтобы искать нарушителя.
Мятка понеслась к топи. Она запрыгала по кочкам, оступилась, плюхнулась в грязь, брезгливо встряхнула лапами и, наконец, оказалась рядом с фениксом. Он лежал неподвижно, красно-золотой доспех был весь испещрён царапинами. Где-то на окраине Мяткиного сознания мелькнула мысль, что таких красивых юношей она ещё не видела. Лицо феникса обрамлял нимб белых светящихся волос. Тонкими чертами он походил на картинки, которые показывают барды, повествуя о благородных рыцарях. Сердце Мятки испуганно дрогнуло. Феникс терял плотность, становился полупрозрачным, он слабо шевельнулся и уставился на замершую в паре метров кошку, рука сжала перо-клинок, но тот рассыпался ржавчиной.
Кошка обернулась девушкой и вытянула перед собой руки, успокаивая:

— Я друг. Я не причиню вреда, — встала на колени, ощупывая бока феникса, облегчённо вздохнула. — Раны пустяковые, ты не шевелись, и полегчает. Я попрошу срединный мир не сердиться, он не будет, он добрый, ты увидишь… — поднялась на ноги, сняла с шеи медальон, состоящий сразу из трёх камней: янтаря — символа верхнего мира, серого кошачьего глаза — талисмана срединной реальности — и чёрного оникса — знака нижнего царства. Она зашептала охранные заклинания, замурлыкала, обращаясь к воде:

— Мать вода болотная, ни живая, ни мёртвая. Небесное отрази, подземное огради, живое обмани, — чуткие, хоть теперь и человеческие, уши различили вдали голоса. Несколько сильных колдунов направлялись к болоту. Мятка встала на четвереньки, поглаживая холодную землю и лужицы на месте следов, закрыла глаза, стала раскачиваться. Когда имеешь дело с водой, нельзя торопиться, даже если смерть стоит за плечом.

Девушка мысленно стала умолять топь уберечь их с фениксом и спрятать. И вода откликнулась. Кочка
всколыхнулась, вода стала подниматься выше, а земля опускаться ниже. Мятка и феникс, окружённые большим пузырём воздуха, опустились на дно.
Воины наверняка чувствовали какую-то магию, но их сила и самоуверенность сыграла с ними злую шутку.
Мятка снова стала кошкой, положила переднюю лапку на лоб феникса, замурлыкала, унимая его боль и заживляя магические царапины, прислушалась к происходящему наверху. Стражники середины давили, били воду, требуя выдать скрываемое — подумала: «Зачем вы приказываете воде? Это так же глупо, как лепить из неё куличики… »

Поиски прекратились на закате. Стражники разумно предположили, что прорыв был или случайностью или лихой шуткой, и нарушитель вернулся в небесное гнёздышко под крыло прародителя. Феникс усилиями знахарки перестал быть прозрачным, сумел подняться на ноги и шагать, опираясь на плечо девушки. Кое-как они добрались до избушки, где уже просыпалось проклятье.
Потёмка глянул на перепачканную Мятку, потом на тускло светящегося юношу и неожиданно ворчливо спросил:

— Зачем сюда явился Фает?

Феникс не услышал сказанного палачом.
Мятка спросила:

— Его зовут Фает?

Небесный недоумённо глянул на спасительницу, а потом на «пустое место», с которым та говорила.

— Здесь есть кто-то ещё?

— Ну, — тяжело отдуваясь, пробормотала, — тут моё проклятье с друзьями. Его вообще-то никто, кроме меня, не видит, это… — девушка хотела объяснить, что причиной, по которой она может видеть существ трёх миров, является смешанная кровь, которую мать называет «поистине серой», а жрицы храма света «по-настоящему грязной», но сжала губы. Никто не любит метисов. И она обратилась к проклятью, — Потёмка, помоги.

— Ладно, — кивнул палач, и втащил феникса в дом. Боль, Жар, Дрожь и Слабость зашептались. Было видно, гость им не нравится.

***

Всю неделю Фает валялся на печке и делал вид, что ужасно болен, и требовал, чтобы Мятка ему всячески прислуживала. Казалось, фениксу нравится выводить девушку из себя.
Наконец, Мятка не выдержала.

— Слушай, ты, конечно, гость, но имей совесть! Подай, принеси, а мне и без этого забот хватает! Со всех деревень посечённые и обожженные люди идут. Между прочим, из-за тебя пострадали! Чудом никого не убило!

Красивое лицо парня исказила гадкая ухмылочка.

— А вот тут ты ошибаешься, — он закинул руки за голову, и удобней устроился на подушках. — Это из-за тебя мне пришлось тащиться в вашу гниль. Из-за проклятия твоего папочки! Если ты хочешь, чтобы я отсюда убрался, должна отвести меня в Аид.

Мятка фыркнула.

— Должна? — ухватом вынула из печи горшок с кашей.

Парень рявкнул:

— Закат!

Мяткины руки дрогнули, чугунок выскользнул и разбился.
Феникс зашёлся клекочущим смехом.

— Ты пойдёшь! Если, конечно, не хочешь и дальше падать в обморок при одной мысли о ночи, — повёл рукой, горшок снова сделался целым, пол чистым, а каша плюхнулась в тарелку. — Поешь, смотреть на тебя страшно, не было бы платья, сошла бы за ту зубастую штуковину, как её? Грабли.

Мятка брезгливо повела носом. Тарелка очистилась от каши и улетела в раковину, а девушка налила себе молока и взяла кусок хлеба. Её раздирали противоречия: с одной стороны, она верила Потёмке, говорящему, что проклятье может снять только тот, кто его произнёс, но с другой её терзало подозрение, что палач так говорит потому, что не хочет уходить, или ошибается, отвергая слова богов.
Фает посмотрелся в маленькое карманное зеркальце, любуясь собой. Он знал — Мятка слишком измучена, чтобы не попытать счастья.

Собираясь в дорогу, Мятка чуть не свела Фаета с ума. Знахарка отнеслась к путешествию с осторожной тщательностью. Ночь напролёт она расспрашивала о нижнем мире Потёмку, читала присланную матерью книгу и, наконец, приняв кошачье обличие, запрыгнула на притолоку, заявив, что ей необходимо всё хорошенько обдумать. Там она лежала, не шевелясь и таращась в пустоту, несколько часов.
Фает потерял терпение и смотрел на свесившийся кошачий хвост с вожделением, подавляя искушение дёрнуть за него и привести Мятку в чувства. Феникс шумно выдохнул, спросил:

— Ну, и что ты решила?

Кошка приоткрыла один глаз, надменно покосилась, потянулась, широко зевнула, показав острые зубки, и спрыгнула вниз. На лету она обернулась девушкой и беззвучно опустилась на пол. Молча принялась укладывать в мешок вещи. Их получилось немного: чуть-чуть еды, котелок, два шерстяных одеяла, берестяная котомка с многочисленными мешочками-зельями. Ни оружия, ни амулетов. Минуту девушка смотрела на дорожный мешок и вдруг напустилась на феникса, будто это он медлит и не даёт выйти из дома:

— Чего расселся? Надень вот это. Тут перчатки, повязка на лицо и куртка. Не хватало, чтобы ты скатился в Аид, сияя как новенький золотой, всем на радость! Хватит их небу и полумесяца! И бери мешок, я всё это не потащу!

Феникс открыл рот от удивления, но промолчал, боясь, что девушка решит ещё денёк-другой подумать и поразмыслить.
Они вышли из дома и направились к горам. Феникс знал — кошка может пройти в нижний мир, где угодно, и спрашивал себя, почему та решила тащиться в такую даль: «Наверное, боится, что будет ещё один бой, и её любимым зверушкам и беднякам из деревни достанется». Наконец, девушка остановилась возле крепкой берёзки с длинными, свисающими до земли ветвями.

— Спускаться будем здесь, и не вздумай мне помогать! — огрызнулась она, видя, что парень хищно присматривается к земле, точно решил пробить её насквозь силой.

Феникс выругался и сел на мешок.
На этот раз Мятка преобразилась не полностью. Её черты сгладились, лицо стало напоминать кошачью мордочку, голос приобрёл мурлыкающую трескучесть. Знахарка ходила вокруг ствола: притрагивалась к ветвям, гладила траву у корней и пела что-то на непонятном фениксу языке. Когда ритуал прощания с миром был завершён, Мятка оторвала от своего подола и нательной рубахи Фаета по лоскуту, разделила ткань на ленты, ленты привязала к ветвям, прошептала:

— Запомни нас. Помни, даже если мы сами забудем! — поклонилась и отошла в сторону от дерева, вскинула руки. — Пропусти.

Земля у корней, там, где тень была гуще всего, задрожала, опустилась, превращаясь в лестницу. Глаза феникса хищно сверкнули. Мятка вспомнила слова Потёмки: «Не ходи с ним, я тьма, и я чувствую — у него на уме дурное», — мысленно извинилась перед другом за неблагоразумность.

Царство Аида встретило бесконечной ночью. На низком, точно свод пещеры, небе тускло посверкивали звезды. Мятка, как всегда осторожная, в очередной раз попыталась вызнать:

— Я не верю, что ты идёшь в Аид из-за меня. Какое дело фениксу до знахарки?

Юноша огрызнулся:

— Как ты мне надоела! Радуйся, если мои цели совпадают с твоими! — настороженно замер. — За нами кто-то идёт.

Они спрятались за валуном. Мятка выглянула и облегчённо пробормотала.

— Потёмка.

Девушка встала и помахала проклятью рукой, а когда тот подошёл совсем близко, обняла и пожала руку.
Палач, смущённый радушным приветствием, спросил:

— Как ты меня узнала?

Мятка пожала плечами. Потёмка в родном мире стал плотней, выше и обрёл более ясные очертания. Лицо, в середине представлявшее чёрное пятно, стало светлей, на нём проявились: рот, тёмные пятна глаз, неверный контур носа.
Оборотица ответила:

— Сама не знаю. Но это неважно. Там наверху закат, верно?

— Да.

На дорожке показались помощники проклятья. Чуть впереди, недовольно ворча, бежала Боль, она что-то яростно обсуждала с Жаром. Дрожь поддакнула огненной ящерице. Слабость устало вздохнула, будто её ужасно утомил спор.
Глаза феникса, с успехом заменяющие пару фонарей и сносно освещающие путь, полыхнули красным:

— Так ты настоящий?

— Здесь я реальней тебя, — проклятье ткнуло феникса в грудь, и палец провалился, точно в вату.

Боль потёрлась о ногу Мятки, развела лапками, точно извиняясь, и вдруг прыгнула на Фаета, распалась иглами, и тонкие острия вонзились в тело новой жертвы. Слабость кивнула девушке и взобралась фениксу на плечи.
Потёмка мстительно ухмыльнулся:

— Феникс тоже почувствовал закат? Что, пташечка? Будешь вздрагивать при одной мысли о ночи?

Фает, тяжело дыша, попятился.

— Ты не смеешь…

Мятка нахмурилась:

— Что происходит?

Потёмка вплотную приблизился к девушке, зашептал: «Если ты решила следовать пророчеству, я сделаю всё, чтобы помочь. Я не могу не приходить, но ты можешь поделиться мной. Ты уже это сделала, когда разрешила коснуться своего гостя, — видя, что девушка хочет задать вопрос, приложил палец к её губам. — Да. Я немного своевольничаю, но он сильней тебя. Вы сможете идти ночью, когда невозможно спать, и набраться сил за день».
Мятка заколебалась. Жар и Дрожь, без Боли и Слабости, не казались такими уж мучительными. Знахарка глянула на феникса, подумала: «Если Фает надолго останется без солнца, то погибнет. Каждому своё место, и чем скорей мы окажемся в своих мирах, тем лучше» — кивнула Потёмке.

— Хорошо, но только на то время, пока идём.

Фает на миг вспыхнул. Боль и Слабость отбросило в сторону. Феникс яростно зыркнул на Мятку, потом на проклятье:

— О чём вы шепчетесь. Что ты со мной сделал?! — сжал кулаки и пошёл на Потёмку, — Ревнуешь? Да? Успокойся, она мне не нужна, — хрипло рассмеялся, глядя, как проклятье отступает, приняв движение за слабость, ведь он не видел, что между ними, хищно скалясь, встала Боль. Порождение прыгнуло, вбуравилось юноше в живот. Слабость скрутила руки. Феникс попытался избавиться от них снова, но ничего не вышло.

Мятка, сочувствуя и желая объяснить происходящее, погладила Фаета по плечу:

— Мы подумали…

Феникс шарахнулся от знахарки, точно та была заразной и грязной:

— Не смей меня трогать своими лапами! Ты такая же мразь, как твои родители. Предательница веры, безбожное ничтожество! Кошка в перьях!

От негодования Мятка не могла вымолвить ни слова.
Потёмка махнул рукой на Фаета, словно говоря: «не связывайся», указал влево:

— Там под рекой есть небольшой тоннель, придётся пройти на четвереньках, но избежим общения с перевозчиком и кучи неприятностей.

Девушка всё ещё злилась, но любопытство оказалось сильней.

— Зачем вам лаз?

— Для диких порождений. Выискались любители природы, сказали, что река разделяет естественную среду обитания тёмного мира, — пожал плечами. — Бред, но общественности идея понравилась. Только, я прошу, никому об этом пути не говорите, а то люди народ бесцеремонный, полезут к родне в гости или выспрашивать, где клады зарыты...

— Не скажу, — улыбнулась Мятка, покосилась на Фаета. — А этот с простыми смертными разговаривать побрезгует.

Фает снова сжал кулаки, но боль так куснула его за шею, что тот только испуганно ойкнул и с некоторым уважением, словно первый раз увидел, покосился на Потёмку. Проклятье не удержалось и показало фениксу раздвоенный язык.

Нижний мир раскрывался и расцветал. Теперь Мятка видела — Аид не так уж и тёмен. Светились деревья и трава, насекомые и облака. И, конечно, мир не был пуст: иногда встречались повозки, в полях работали белые тени, а вдалеке туманом плыли деревни и целые города.
Мятка смотрела во все глаза и думала, что выбраться из дома — не такая плохая идея. Первый раз она почти не думала о том, как виновата перед родителями, что, появившись на свет, связала их судьбы узлом. Ей выдался шанс освободить отца от его не обдуманных слов, и это было замечательно.
Они шли всю ночь, а к рассвету Потёмка указал вправо:

— Пора сделать привал. Там долина с горячими источниками, можно без костра приготовить еду, — тихонько свистнул, отзывая порождения. Боль, Жар, Слабость и Дрожь вывалились из своих жертв с сытым видом. Они стали значительно больше. Потёмка продолжил: — И там есть живая вода, она стекает с гор. Из озёр и ключей пить не стоит, ослабеете.

Путники зашагали бодрей. Как только дошли до бурлящих кратеров, Фает сбросил мешок с плеч, не стесняясь, разделся и плюхнулся в воду. Тепло не могло заменить фениксу солнца, но, кажется, юноше стало легче, он даже достал своё зеркальце, чтобы поправить причёску, и с обычной царственностью бросил:

— Пошевеливайтесь, я голоден и хочу пить.

Потёмка и Мятка переглянулись, пожали плечами: «наглость — второе счастье». Саламандра, ставшая размером с телёнка, залезла мордой в мешок с вещами, выудила котелок и засеменила к скалам, всем видом выражая желание помогать.

— Умничка какая, — умилилась Мятка.

Потёмка пояснил:

— Дикие саламандры селятся возле срединных источников.

Искать пришлось недолго. Жар, деловито шлёпая перепонками, повёл мордочкой, осмотрелся и юркнул в расщелину.
Потёмка настороженно замер:

— Плохое место, надо быть осторожными.

Протиснувшись в лаз, они оказались в огромном зале. Девушка ахнула от удивления: пол, потолок, стены были усеяны крупными самоцветами. Камни сияли и пульсировали. Один из них сверкал ярче прочих. Мятка частично перекинулась. Её уши чутко заострились, лицо превратилось в мордочку, нос потянул ароматный, словно в цветнике, воздух, а вибрисы встопорщились.

— Рубин… он зовёт меня.

Потёмка взял полукошку за плечи и отвёл в коридор пещеры с пустыми серыми сводами.

— Это один из зачарованных Камней Желаний, — заметив оживление в лице-мордочки спутницы, покачал головой. — Я не подчиняюсь ничьим желаниям. Он не снимет проклятие, как не заставит грустного человека быть счастливым.

Мятка потеряла к рубину интерес, к тому же она припомнила, что читала о камнях власти. Они отбирают больше, чем отдают.
Саламандра деловито раздвинула серые камни, установила на них котелок, подставляя его под тонкую струйку воды. Потёмка уселся на плоский валун: «Придётся подождать». Мятка превратилась в кошку и уютно устроилась на коленях проклятья. Она почти задремала. И вдруг раздался скрежет и крик.
Потёмка и Жар первыми сообразили, в чём дело.

— Фает взял камень!

Мятка бросилась к залу самоцветов. Камни превратились в мёртвые руки и огромные клыки. Потолок и стены двигались, съёживались, сдавливая испуганно сучащего руками и ногами феникса! Фает, полуслепой в мире Аида, схватил не тот камень…
Мятка испуганно зашипела, прыгнула и, не понимая толком, что делает, проскользнула меж мёртвых рук и схватила Рубин Желаний зубами. Её схватили за хвост, сдавили за бока. Мятка загадала: «Хочу оказаться в долине у озера в целости и сохранности со всеми своими спутниками».
Миг. Радужные искры. Чернота. Поляна.
Мятка выплюнула камень, хвост бил бока, лапы тряслись, она никак не могла успокоиться.
Фает отёр кровь с лица. Жар сидел, вцепившись в собственный хвост, и испуганно икал.
Потёмка поднял с земли Камень Желаний, отдал Слабости и велел ей отнести опасную вещицу обратно в пещеру, напустился на феникса:

— Фает, идиот, на кой ляд тебя туда понесло?

— На подружку свою полоумную посмотри! Не могла перенести нас к замку Аида, раз уж взялась!

Мятка не слушала их. Она превратилась в девушку и гадала, что же отнял камень за исполненную просьбу. Она подошла к лужице, глянула на отражение. Её чудесные косы пропали! Волосы торчали на голове одуванчиком.
Дрожь, ставшая в Аиде тонкой девушкой с изумительно-голубыми глазами, сочувствуя, потрепала Мятку по плечу: «Не плачь, могло ведь оторвать руку!»
Вдруг в долину хлынула тьма. Путников накрыло странное пульсирующее одеяло. Мятка попыталась кричать, но не смогла. Нечто огромное тащило её, в голове вспыхнуло: «Нас обнаружили».

Их разлучили. Около часа Мятку держали в крохотной комнатке, а затем повели куда-то по запутанным коридорам. Стражники отворили высокие ворота, и перед Мяткой оказалась арена, в её центре стояли три каменных кресла, два из которых были заняты: в одном сидел Фает, во втором Проклятье. Оба выглядели побитыми, но, судя по ожогам у проклятья и чёрным пятнам тьмы, покрывающим лицо феникса, стражники к побоям не имели ни малейшего отношения.
Позади кресел амфитеатром располагались ряды скамей, заполненных зрителями: скелетами, призраками, уродливыми существами. Девушку усадили между фениксом и проклятьем, на руках и ногах со звоном защёлкнулись стальные браслеты-кандалы.
У противоположной амфитеатру стены стояли два стола. Один длинный и низкий, за которым сидели существа, похожие на пустые монашеские схимы с куколями, против пустых рукавов по бумаге скользили большие белые перья, выводя буквы и символы. Мятка решила, что это присяжные. Второй стол был невероятным и странным. Столешница покоилась на комичных ходульных ножках в два человеческих роста, рядом парил большой судейский молоток.
Высокая дверь, в которую только что ввели Мятку, распахнулась, и в зал вошёл голем. На спине живой статуи сидел безобразный карлик с огромными, точно хобот, губами.

— Встать, суд идёт! — заорал маленький уродец, и его губищи зашлёпали и забулькали. — Поприветствуйте Мергула, то есть меня.

Трибуны подчинились.
Голем встал позади колоссального стола. Карлик упёр ручки в столешницу, свесился за её край и свысока уставился на подсудимых:

— А вы почему не приветствуете суд? Неуважение?

Конечно, надо было бы ответить вежливо, но Фает с обычной яростью рявкнул:

— Мы, тупая твоя башка, прикованы к стулу!

И тут же получил дубинкой по плечу, и новые бранные слова, готовые слететь с губ, превратились в крик боли.
Судья обиделся:

— Я не тупой, я плохо вижу, — нацепил на нос очки, притом неправильно, дужками вверх, отчего те немедленно свалились. Минуту карлик думал, в чём дело, пока феникс (кто тянул его за язык?) не проклекотал:

— Да наоборот же, кретин, переверни их, ой! — получил ещё один удар, на этот раз по колену, и взвыл.

Мятка бросила полный надежды и мольбы взгляд на проклятье, тот одними губами прошелестел: «Молчи, говорить буду я».
Карлик разобрался с очками, потребовал:

— Назовите свои имена.

Феникс всхлипнул:

— Фает, сын солнца!

Девушка промямлила:

— Я Мятка, знахарка из срединного мира.

По залу пробежал неодобрительный шум.
Проклятье заговорило сильным, непривычным Мятке голосом:

— Дамнат, властитель проклятых. Мергул, прекрати делать вид, будто не узнаёшь меня, и освободи моих спутников.

В зале на миг воцарилась тишина. Мятка и феникс недоуменно уставились на проклятье.
Карлик кивнул «капюшонам»:

— Запишите, но отметьте, что уродливый лжёт суду. Принц Дамнат уже год не покидает срединных земель.
Если бы принц пересёк Стикс, мне бы об этом доложили, — добавил, — непростительная, наглая ложь.

Потёмка испустил тяжёлый вздох, но возразить не решился, понимая, что спорить вредно.
Мяткины мысли путались: «За что нас судят? Моё проклятье — принц? Не может быть, он же просто Потёмка, мой… палач! Он врёт или нет? Что с нами будет?»
Суд был очень долгим. Мятка устала и хотела есть, а карлик всё говорил о каких—то немыслимых законах, сыпал поговорками, путал и красовался. Наконец, губастый сказал:

— Суд удаляется до вынесения законного решения. Ну, а пока разместите их…

Потёмка рявкнул:

— Девушку, главное, отдельно, не пристало ей с двумя мужиками в камере быть!

Чудища в зале одобрительно закивали. Охранник занёс дубину, но явившийся из ниоткуда Жар цапнул его за ногу, и тот стукнул самого себя.
Губы Мергула изогнулись в злорадной улыбке.

— Нет! Всех в одну! И не спорить! Я так сказал!

Ночь перед казнью
Камера была большой, чистой, по-своему даже уютной: деревянные нары застелены свежей соломой, отхожее место отгорожено каменной стеночкой. Ужин принесли почти сразу: каша, хлеб и сильно разбавленное вино. Мятка и Феникс набросились на еду, но и наперебой задавали вопросы проклятью: «Ты принц? Почему молчал? Или соврал? Почему твой заместитель такой идиот? Что с нами будет?»
Потёмка виновато пожал плечами.

— Мергул идиот, но послушный, большую часть времени он вычитывает законы и требует их досконального исполнения, а в таком тёмном месте, как у нас, это бывает полезно.

Мятка потёрла ноющие запястья:

— Если ты принц, то…

Феникс хмыкнул:

— Принц? Да тут наверняка таких принцев пруд пруди. Ты не задумывалась, какая судьба ждёт детей, рождённых от жрецов и богов? Не удивлюсь, если Мергул — брат нашего «прынца», как и половина зрителей в зале. Я вот чего не могу понять, почему ты не потребовал, чтобы нас отвели к твоему папаше, или не отвели, ясно же, что эта губастая мартышка обожает делать наоборот!

Потёмка ухмыльнулся, терпеливо кивнул:

— Да, таких, как я, пруд пруди, — отдал хлеб Мятке, — Ешь, тебе надо набраться сил, я знаю, как трудно в чужом мире, — заметил, глядя фениксу в глаза. — Поймите вы! Темнейший не любит незваных гостей!

Мергул дважды пропускал заморочивших его визитёров и дважды был наказан. В первый раз Аид стукнул его по лбу и укоротил в четыре раза, — видя удивление на лицах собеседников, кивнул, — Раньше наместник был великаном, серьёзно! На второй раз Аид треснул ему по губам, результат, думаю, заметили. Мергул, боясь в третий раз разозлить темнейшего, заговорил судейский молот, чтобы тот проламывал череп тем, кто так или иначе пытается требовать аудиенцию к Аиду.
Фает нервно хохотнул, мысленно радуясь, что не сказал лишнего.
Мятка чувствовала себя сытой и ужасно уставшей, заметила:

— Нам надо выспаться, — превратилась в кошку, запрыгнула на нары, сделала себе из соломы гнездо и задремала. Феникс и Потёмка немного поговорили и тоже легли спать.

***

Мятка-кошка повела ушами. Сквозь чуткую дрёму она услышала ледяной властный голос: «Ты сделаешь, что я сказал. Я приказываю тебе».
Возле безмятежно спящего Фаета стоял незнакомец: высокий широкоплечий мужчина, на голове которого покоилась костяная корона, украшенная рубинами, за спиной трепетал, точно в камере гулял ветер, плащ цвета ночного неба, украшенный золотыми узорами.
Мятка выгнула спину и приготовилась громким мявом разбудить феникса, но тут фигура незнакомца пошла рябью, приобрела привычную мягкость. Теперь возле Фаета стоял Потёмка, который удивлённо спросил:

— Чего шипишь? Мыши приснились?

Мятка растерянно лизнула лапу и принялась умываться, делая вид, будто решила привести себя в порядок, смутилась ещё больше: она всё-таки человек, пусть и в зверином облике. Спросила:

— Это ты говорил таким жутким голосом?

— Я, — кивнул Потёмка, — Извини, не хотел тебя пугать, я просто пытаюсь вытащить нас отсюда, и, кажется, кое-что придумал, — предвидя вопрос, покачал головой. — Не могу рассказать. Мергул может прочитать по твоим глазам о том, что мы задумали. Я умоляю тебя, завтра держись ко мне как можно ближе, ладно?

Мятка кивнула, задумчиво сощурила зелёные глаза и уставилась в пустоту, будто видела нечто, что не видит проклятье. Ей нужно было немного времени, чтобы подумать. Она никогда не чувствовала так много всего сразу. Страх за свою жизнь и жизнь спутников. Ненависть к Фаету и ответственность за его судьбу, некоторое чувство вины, всё же, не будь пророчества, фениксу не пришлось бы спускаться. Знахарка покосилась на Потёмку сквозь щёлочки глаз и тут же отвернулась. «Нужно быть абсолютно не нормальной, чтобы дружить с собственным палачом» — подумала она и почувствовала, что мурлычет. Мурлычет не для того чтобы исцелить, заговорить или успокоить, а потому, что хочется, и подумала: «Мама, когда не ссорилась с отцом, иногда начинала вот так фырчать… » Смущённо прикрыла нос пёрышком хвоста.
Потёмка вдруг порывисто обхватил её голову, чмокнул в нос и быстро, комкая слова, глотая буквы, точно захлёбываясь, выпалил:

— Я тебя тоже люблю, — потрепал за уши. — Знаешь…

Мятка упёрлась лапками в его руки, недовольно и озадаченно фыркнула.

— Не тронь уши. Ненавижу, когда меня за них хватают. Всё детство дразнили летучей крысой… — сердце гулко ухнуло: «Он сказал, что меня любит?»

— А мне нравится и то, что шёрстка короткая, ты как будто бархатная…

— Мама говорит, что я, когда родилась, была, как листик мяты. Не в смысле, что зелёная, а мягенькая… ну, ты понял…

Они замолчали, не зная, что сказать друг другу. На своей постели заворочался Фает. Ему что-то снилось. Феникс забормотал: «Ненавижу! Как я вас ненавижу… » Мятка подумала, что злость хуже любого проклятия, что можно сжиться с болью, научиться принимать её. Можно вынести жар и дрожь. Смириться со слабостью, но преодолеть такое гадкое чувство… Девушка вздохнула: «Справиться со злостью — всё равно, что перестать винить себя в чём-то — почти невозможно».

Дверь камеры отворилась. Стражники опасливо заглянули в темницу. Было заметно, что они чувствуют себя неуверенно. Узников вывели в тюремный двор, затем на улицу города. Жители: тени, привидения, странные существа самого разного вида — глядели испуганно и перешёптывались: «Живые, говорят, принесли с собой воду с того света, хотели превратить её в облако и обрушить на наши головы, сжечь, убить. Но Мергула не проведёшь, живо приструнил». Мятке хотелось крикнуть, что всё было вовсе не так, но она понимала тщетность попытки объясниться и потому только вздыхала. Наконец, пленников привели к обрыву, возле которого верхом на големе их ждал Мергул. Карлик, должно быть, мнил себя героем, таким напыщенным был его вид и кричащим наряд. На этот раз он решил не говорить длинных речей, приказал страже:

— Сбросьте их в пропасть, — добавил, поясняя. — Это единственный способ уничтожить предателя и заговорщиков навсегда и не дать переродиться. Туман сожрёт ваши души.

Мятка испуганно попятилась, но стражники толкали древками копий, и падение было неизбежно. Потёмка шепнул: «Держись за меня». Феникс улыбался чему-то, казалось, он выжил из ума или смирился со своей судьбой и радовался смерти, первый раз его лицо разгладилось и расслабилось, глаза утратили колкость и в расширенных зрачках танцевал океан внутренней боли. И тут ноги потеряли опору. Все трое полетели вниз. Мятка вцепилась в плащ проклятья, закрыла глаза и не видела, как Фает скорчился, заскрёб грудь руками, точно пытаясь вырвать собственное сердце, полыхнул синим пламенем. Шея его невообразимо вытянулать, расщепилась на шесть частей, каждая из которых заканчивалась малюсенькой человеческой головой, руки удлинились, тело стремительно увеличивалось в размере, пока не стало колоссально-огромным, крылатым. Потёмка ловко приземлился на спину чудовища-Фаета, подхватил Мятку и усадил перед собой.
Девушка открыла глаза. Они летели. Сначала вниз, но затем стали набирать высоту. Потёмка сделал движение, будто наматывает на руку невидимую нить. В следующую секунду на шестиглавом чудовище появилась сбруя. Потёмка стукнул Фаета по бокам, направил на разбегающихся стражников. Головы заклекотали, из них вырвалось пламя и обрушилось на палачей. Больше других досталось Мергулу.
Мятка охнула, а Потёмка рассмеялся:

— Они давно мёртвые, что им будет? Погорят-погорят и перестанут, — прошептал, — Я слишком долго был в срединном мире, растерял силу, но теперь я почти стал собой.

Мятка боялась обернуться и увидеть, кто за её спиной, в душе образовалась пустота: «Значит, Потёмки никогда не было, значит, есть только принц Дамнат… » — из глаз потекли слёзы, то ли от ветра, то ли от того, что мурлыкающе тепло в груди обернулось злым жаром.
Вдали показались острые замковые шпили, башни и высокие стены. И вот чудовище стало кружить и снижаться, опустилось на широкий каменный двор.
Потёмка помог Мятке спуститься с высокой спины монстра. Тварь застонала, стала съёживаться, уменьшаться, приобретая человеческие черты.
Девушка отвернулась, не в силах смотреть на происходящее.
Феникс отряхнулся, униженно пробормотал:

— Долго мы тут торчать будем?

Мятка обернулась. Кажется, с фениксом всё было в порядке.
Двери дворца распахнулись. Из них высыпали стражники. Их свирепый звериный вид заставил попятиться Мятку и Фаета.
Потёмка бросил:

— Вон.

Воины согнулись в поклонах и, пятясь, убрались прочь.
Мятка не позволила проклятью взять себя за руку: «Потёмки нет, есть Дамнат, — повторила она про себя, — и он — не один из толпы».
Спутники достигли цели. Они вошли во дворец и зашагали по извилистым коридорам. Феникс воодушевлённо болтал, выспрашивал, скоро ли увидит Аида. Мятка молчала, погружённая в свои мысли.
Потёмка-Дамнат спросил у девушки:

— Тебе плохо? Ты такая бледная…

Фает закатил глаза.

— Хватит нюнькаться. Мне на вас смотреть противно, оближите ещё друг друга! Жду не дождусь, когда от вас избавлюсь.

— Мы тоже тебя любим, — обесценивая сказанную в темнице Потёмкой фразу, бросила Мятка, через силу улыбаясь, — Никто так не умеет находить в других изъяны, как ты, я восхищена, честно. А ещё, когда ты орёшь, у тебя смешно трясётся кадык.

— Ничего он у меня не трясётся, — гыркнул феникс, понижая голос и обеспокоенно трогая шею. — Ну, где там ваш Аид?

— Я тут.

Все трое вздрогнули.
Темнейший восседал на троне из чёрного хрусталя, накрытого пятнистой шкурой, и смотрел на фонтан в центре зала. Выглядел он вовсе не таким страшным и потусторонним, каким представлялся Мятке: высокий худой мужчина с тонким бледным лицом и в замысловатой одежде.
Аид кивнул.

— Прелестно. Сын мой, ты, наконец, удостоил меня своим вниманием. И как эффектно явился! — окинул гостей насмешливым взглядом: — И в какой компании! Что вам всем надо?
Мятка выпалила:

— Я хочу избавиться от проклятия!

Аид пожал плечами:

— Так иди к отцу! Причём тут я?

Девушка смутилась:

— Но вы велели мне привести феникса…

— Я? А ты уверена? — бросил тяжёлый взгляд на Фаета, — Птичка ничего не хочет рассказать кошечке?

— Нет никакого пророчества, — выпалил феникс.— Это я говорил с тобой через моё зеркало, а не боги.
Мятка тряхнула головой. Она не могла понять смысла этой лжи.

Феникс продолжил:

— Я хочу отречься от рода, к которому принадлежу, и хочу стать частью мёртвого мира. Я прошу забрать моё прошлое и изменить настоящее.

— Её тоже забрать? — в глазах властелина заплясали опасные огоньки. — Она твоя жертва мне? Верно? Для небесного воина ты неплохо разбираешься в ритуалах тьмы, — в голосе Аида слышались едкая насмешка. — А согласится ли твоя сестра принять на себя твоё проклятие, ведь его тоже надо преодолеть, иначе оно так и будет болтаться по свету.

Дамлат выступил вперёд, закрывая собой девушку:

— Я не позволю…

Аид спокойно заметил:

— Это пока ещё мой мир, так что мне решать, как и что будет. У тебя был шанс всё уладить. Почему ты не убил феникса? Бери пример с Фаета. Мальчик знает, чего хочет, и готов идти по трупам к своей цели, похвально, — махнул рукой, и рот принца оказался запечатанным, а руки и ноги опутало стальной паутиной. Порождения попытались освободить своего господина, но Аид погрозил им пальцем, и те притихли. — Киса, ты что-то хочешь спросить?

— Почему вы сказали, что Фает мой брат? Он не может быть моим братом! Это ошибка! Мать и отец так и не стали настоящими жрецами! Отец не посетил верхний мир, он мне сам об этом говорил, что бросил всё ради нас с мамой!

Аид открыл, было, рот, но Фает не дал ответить, выпалил:

— Бросил? Да, это верно! Только гораздо позже, чем ты думаешь! — рявкнул Фает. — Он прошёл обряд и стал мужем для моей матери, сестры Великого Феникса! Ему выпала честь, а он сбежал! Бросил нас и службу! Знаешь, какой это позор? Я всю жизнь был посмешищем. Фаетом — безродным. А когда я вылез из этого прозвища, когда доказал, что многого стою, на меня свалилось проклятие. Я не сразу понял, что со мной! Подумаешь, приболел, с кем не бывает? Даже у нас не всё так гладко: то и дело кто-то орёт со срединного мира в небо, как боги несправедливы — а потом посмотрел в зеркало и всё понял. Это мой отец меня проклял. Я думал, он придёт в храм и попытается поговорить со мной или матерью, но ему было дело только до тебя!

Мятка поёжилась. Всю жизнь она считала себя якорем, который не дал матери и отцу стать настоятелями своих храмов, стать воплощением богов в срединном мире. Значит всё не так. Она посмотрела на Потёмку, его глаза умоляли не делать ещё одной глупости, но она не могла поступить иначе:

— Я приму твоё проклятие.

Аид забарабанил пальцами по трону:

— Глупости. Ты ему ничем не обязана. Семя ярости упало в благодатную почву. Ты ведь видела, какого прекрасного зверя выкормил Фает? Сколько ненависти, зависти, страха, заносчивости и безразличия вложено в тварь! Твоё крохотное сердечко не выдержит этого. Ты не сможешь сделать из ужаса зоопарк, — покосился на пляшущих вокруг Дамната порождений. — Чудовище Фаета не такое, как ручной зоопарк моего сына.

Мятка решительно сжала кулаки.

— Я готова.

Аид безразлично пожал плечами, спросил у довольно ухмыляющегося Фаета:

— Отрекаешься от своей матери, отца, сестры, всех бывших нынешних и будущих корней? Клянёшься ли в верности моему миру?

Феникс кивнул.

— Да.

Аид хлопнул в ладоши. Грудная клетка Фаета хрустнула, разломилась, и из неё стала вываливаться и вылезать скользкая, колоссальных размеров шестиголовая гидра. Она нюхала воздух, ища нового хозяина. Двенадцать голодных глаз уставились на Мятку. Девушка не сдвинулась с места. Мало кто знает, что кошки умеют быть очень храбрыми.
Гидра рассыпалась голубыми огоньками, бросилась на девушку, жаля, вгрызаясь в неё.
Мятка вздрогнула, её рот открылся в немом крике. Из глаз потекли слёзы, и она осела на пол, потеряв сознание.
Фает облегчённо вздохнул. Его собственный мерцающий свет стал тускнеть, осыпаться золотым песком на пол.
Аид кивнул:

— Ты будешь одним из воинов ярости. Будешь приходить в мир и вселять в сердца жестокость и буйство.

Фает чувствовал себя как никогда хорошо. Его тело наполнялось тёмной неистовой силой: мышцы раздувались, кости хрустели, выламывались, преобразовывались. В душе поселилась благословенная пустота, но что-то пощекотало щёку. Он попытался отмахнуться, но не смог. С потолка тянулись белые корни берёзы, на них трепетали две ленточки. Фает посмотрел на корчущуюся на полу Мятку: «Это я сделал?» Перед его мысленным взором возник отец, протягивающий маленькое зеркальце: «Я не смогу прийти к тебе, но если ты захочешь, то всегда можешь увидеть меня и поговорить. Я буду ждать». Но обида была слишком велика. Мальчик спрятал зеркало, виня себя в том, что родители рассорились, тогда в его комнате поселился зверь. Он шептал о несправедливости, заставлял жалеть себя и страдать, а ведь рядом была мать, которая не слышала от сына ни единого ласкового слова. Друзья, которых он не гнушался обманывать. Солнце, чьё тепло давало силы, но никогда не слышало молитвы или благодарности.

— Нет! — заорал Фает, и тьма слетела с его плеч — Я Фает и Фаетом уйду отсюда. Я не отдам тебе сестру, Аид.

— Что за дурацкие игры, — разочарованно развёл руками темнейший. — Понатащили сорняков, — щёлкнул пальцами, и чёрные тени принялись рвать корни. Но ленты рассеяли мрак. Аид забрюзжал: — То хочу быть воином ярости, то не хочу, что за капризы? К тому же, поздно, юноша, жертва принята.

Фает бросился к сестре. Мятка не дышала, а внутри неё ворочалась, умирая, шестиглавая тварь проклятья. Ей было слишком тесно в крохотном сердце и слишком горячо. Она протянула истощённые шеи к фениксу, но тот отвернулся.
Со рта Дамлата слетела печать, но крик не сорвался с губ. Саламандра, Дрожь, Боль, Слабость обступили Мятку. Аид наблюдал за всем бесстрастно: он знал, как умеют предавать люди, как они умеют раскаиваться, и что рано или поздно все умирают.

Фает обнял сестру и погладил по волосам, и те отросли, легли на плечи золотыми прядями.

— Мне так жаль, — прошептал юноша. — Прости, пожалуйста.

Дамнат заметил крохотную искорку, метнувшуюся к трону.
Аид хихикнул:

— Кошки умеют ходить по мирам. Иногда, если честно, мне кажется, что в них самих спрятаны миры больше моего собственного, — он раскрыл ладони и показал спрятавшегося в них испуганного котёнка, подмигнул сыну. — А ещё они умеют проходить через смерть, а проклятия — нет.

Котёнок спрыгнул с ладоней Аида. Мяткино тело на миг превратилось в дымку, а затем на его месте оказалась кошка. Дамнат неподобающе-радостно взвизгнул и подхватил зверька с пола, прижал к себе, а тот слабо замурлыкал.

— Сумашедшие эти существа, что кошки, что женщины, — улыбнулся Аид.

Путь домой был коротким и приятным. Дамната, ставшего узнаваемым, и его спутников сопроводили в срединный мир со всеми положенными почестями.
Мятка спросила:

— И что теперь?

Фает пожал плечами:

— Я пойду, поговорю с отцом, а потом отправлюсь наверх получать нагоняй. Представляю, что мне будет за побег.

— А ты, то есть вы… — Мятка посмотрела на Дамната, и ей стало грустно, — Вы вернётесь в Аид, и я больше никогда не увижу ни вас, ни их? — указала на порождения.

— С каких это пор ты ко мне на «вы»? — усмехнулся палач, — Никуда мы не денемся. Кто ещё напоит нас ромашковым чаем с мёдом?

Мятка молча смотрела на принца. Глаза её были отсутствующими, зрачки узкими.
Дамнат помахал перед её лицом ладонью:

— Ты чего?

— Ты не Потёмка.

— Как это так? — усмехнулся юноша, — Разве ты перестаёшь быть для меня Мяткой, когда становишься кошкой, и наоборот?

Девушка пожала плечами, отрицательно покачала головой. Она решила, что всё случившееся стоит обстоятельно обдумать. А пока ей хотелось только мурлыкать.

Нет ничего глупее желания всегда быть умнее всех.

Отредактировано - Дервиш 03 Мая 2016 20:58:53

Многовато пунктуационных ошибок в диалогах, но да ладно.

Начало - потрясающее, середина - дух захватывает. Ну а конец, дорогой автор? Признавайтесь, дедлайн наступал на хвост? Рассказ очень сильный, яркий, но то, что в самом конце все смешалось в какую-то кашу и слишком быстро решилось, несколько испортило общее впечатление. В целом, мне понравилось. Отличная вещь.

Далее – нелюдимый нрав нелюдимой знахарки, повтор очень близко не просто однокоренных, а прямой
Тоже не айс

Повторов и дальше многовато, все отмечать не буду
…алое небо. В её глазах была надежда, словно Великий Феникс мог дольше задержаться на небе,

есть лишние запятые
старый, ободранный ствол дерева
Мятка, наконец, приподняла Слабость с ног
Наконец, она решилась
Наконец, Мятка не выдержала
кошка может пройти в нижний мир, где угодно
Наконец, пленников привели к обрыву

Оно терпеливо дождалось, когда угаснет алая полоска света вдалеке над равниной
Неоправданная инверсия. Благодаря такому порядку слов особый акцент делается не на том, что угасла последняя полоска света, а что угасла она именно что ВДАЛЕКЕ НАД РАВНИНОЙ – то есть во всех остальных местах не угасла.

Дрож — невнятный белёсый силуэт — уселась
Если Дрожь не мужского рода и не надо это подчеркнуть – лучше мягкий знак оставить

…постоянно ругались, как птичка с кошкой.
Хм…
Это такая суровая альтернативка, в которой птички настолько суровы, что позволяют себе ругаться с кошками? Нет, я ничего не говорю, образ красивый, и дальше хорошо так разьясняется, что в виду имелось. Но больно уж силы-то неравны! Но фишечка интересная, но чтобы она выстреливала, а не царапала, ее надо бы как-то обосновать чуть ранее, что ли – показать хотя бы мельком суровость местных птичек. Жалко потерять, это ружье стоит того, чтобы его хорошенько провесить заранее

Луна поднялась над лесом. Комната озарилась зеленоватым светом. Где-то в стене запел сверчок. Мятка с тоской посмотрела в свою чашку.
Четыре простых предложения подряд. Только было подумала, что фишечка, чтобы показать, насколько героине больно, плохо и трудно думать длинными фразами – и тут следующее предложение, вполне себе распространенное и сложное, напрочь убивает все сложившееся впечатление.
Значит – случайность?
Может быть, интуитивно пойманное, но вот так и надо держать, понимаете? Тогда – да, тогда возникает сопереживание и достоверность

Она вытаращила зелёные глазищи, повела огромными, похожими на крылья летучей мыши ушами, и выскочила
Во-первых глазищи – моветон, утрированно-разговорное, в авторской речи коробит, если нет необходимости именно что ерничанья и подстебки. Во-вторых, последняя запятая не на месте – она должна стоять перед УШАМИ, а перед И запятой не нужно, ибо сказуемые однородны. Но вклинившийся между глаголом и подчиненным ему дополнением вводный определительный оборот выглядит коряво, лучше его переместить – ПОВЕЛА ОГРОМНЫМИ УШАМИ, ПОХОЖИМИ НА КРЫЛЬЯ ЛЕТУЧЕЙ МЫШИ, И ВЫСКОЧИЛА…

Огненная птица сражалась с гигантским, сотканным из сотен тел колдунов, стальным котом
Опять то же самое – лучше ГИГАНТСКИМ КОТОМ, СОТКАННЫМ ИЗ СОТЕН ТЕЛ КОЛДУНОВ

— Разобьёться
Разобьется

Она мрякнула и фигур стало много
Пропущено тире или запятая между предложениями

Несколько других повалились в лесу
Повалились в лесу – значит, стояли в лесу и там же повалились. Здесь имеется в виду – повалились В ЛЕС. Хотя повалились тоже не самое удачное слово

Где-то на окраине
Неопределенность тут лишняя – неопределенности вообще почти всегда лишние. За крайне редким исключением лишь замусоривают текст

. Лицо феникса обрамлял нимб белых светящихся волос. Тонкими чертами он походил на картинки
При таком построении фраз получается, что на картинки походил нимб, а не сам феникс

…в паре метров кошку
метры не парные. Пара в значении примерно два – современный паразит, уместный только в текстах о современном нам мире, в любых фентезийных или исторических стилизациях от него следует избавляться начисто

…земля опускаться ниже. Мятка и феникс, окружённые большим пузырём воздуха, опустились
во-первых, повтор. Во вторых – ОПУСКАТЬС Я НИЖЕ – это маслить масло, нельзя опускаться выше.

Очень хорошо подано коренное различие женской магии кошки и мужского подхода стражников – буквально одной фразой дано различие между этими типами магии, действительно противоположными диаметрально и по подходу, и по используемым приемам. Женская магия исстари основана на уговорах и гибкости, мужская – на агрессии и подавлении. А воду нельзя сломать.

Её раздирали противоречия: с одной стороны, она верила Потёмке, говорящему, что проклятье может снять только тот, кто его произнёс, но с другой её терзало подозрение, что палач так говорит потому, что не хочет уходить, или ошибается, отвергая слова богов.
Очень много запятых.
Нет, они не лишние в смысле правил, но ведь запятая – знак препинании, то есть остановки, спотыкания, понимаете? А надо ли вам, чтобы при чтении этого предложения читатель споткнулся целых десять раз?
И все-таки раздирали ее не сами противоречия, а противоречивые чувства или мысли

Есть некое провисание в поведенческой логике девушки.
Она не мазозистка, страдать ей вроде как не особо нравится. Боги ей дали инструкцию по избавлению от проклятья. И вот даже средство уже на дом буквально доставили! Причем средство само себя буквально навязывает, как тот алисин пирожок – «используй меня!» мло того, девушка и сама в топь за этим средством буквально нырнула далеко не из альтруизма голимого – нет! Она как раз только о снятии проклятия и думала!
А теперь ломается – верю, не верю, ой, а может подождать, а может враки…
Это звучало бы куда убедительнее, если бы спасла она феникса, совершенно о проклятии и о том даже что он феникс не думая – просто падает чел, разобьется же, жалко! Ну и что что гад он из верхнего мира, которому тут не место – мне вон тоже по мнению многих типа не место, мы с ним одной неместной крови…
Ну что-то вотт в таком вот ключе, типа просто пожалела
Тогда – да
Тогда такое ее поведение было бы куда более естественным – ну не думала, спасая. И сейчас думать не хочет, просто плывет по течению, аткая вот она
А сейчас - нелогично

Мятка чуть не свела Фаета с ума. Знахарка отнеслась
То есть – свела Мятка, а отнеслась какая-то левая знахарка?

Фает потерял терпение.... Феникс шумно выдохнул,
То есть – потерял терпение Фает, а выдохнул какой-то левый феникс?

Размножение сущностей, очень путано выглядит и сразу снижает уровень текста, выдавая не очень опытного автора, понимаете? А оно вам надо?

боится, что будет ещё один бой, и её любимым зверушкам и беднякам из деревни достанется
вторая запятая лишняя – у предложений общая завязка БОИТСЯ, ЧТО и соединительный союз И, перед котором в этом случае запятая не нужна

мурлыкающая трескучесть – оксюморон, эти определения диаметрально противоположны по звукоряду и никак не сочетаются, тут скорее в виду не трескучесть, а погромыхивание, стаккато, ну не знаю, дробное перекатывание, вы автор, вам виднее, но вот мурлыкающая трескучесть – явно неудачно

в очередной раз попыталась вызнать
очередной –еще один паразит нашего времени и места, разрушающий стилизацию

думала, что выбраться из дома — не такая плохая идея. Первый раз она почти не думала

ОБОРОТИЦА – некрасивое название для женщины оборотня. Надо бы что иное поискать. Вообще суффикс ИЦ почти всегда придает слову презрительный оттенок – сравните ДОКТОР и ДОКТОРИЦА, - если, конечно, словно давно и прочно не вошло в язык (мастерица, лиственница, курица не птица-синица, трудица должна девица и как говорица))))). Но когда термин образуется от слова, употребляемого ранее сугубо в мужском роде – такой суффикс всегда дает именно что нотку не очень хорошую таку, понимаете?

…от его не обдуманных слов
необдуманных

…Саламандра, ставшая
Саламандрой ранее вроде был Жар, и был он мужского рода

Рубин сначала назван камнем желания, потом – власти.

схватила Рубин Желаний зубами. Её схватили

Нужно быть абсолютно не нормальной
Ненормальной

невообразимо вытянулать
Дамнат неподобающе-радостно взвизгнул и
Хм.
А просто взвизгивать. Нерадостно, сыну Аида что – типа подобает?
))))))))

финал потрясающе трогательный, хотя поначалу и было подозрение, что будет излишне назидательным, но нет, автор умело пробалансировал на самой грани и удержался. Может быть, только самую чуточку разжевав историю с чудовищем принца – но это на мой взгляд, вообще терпеть не могу объяснялок, может, другие читатели без прямого называния только со слов Аида и не поняли бы, почему вдруг Фает изменился, не знаю. Но даже мне эта пара абзацев-жевков особо впечатления не испортила
спасибо, автор!
очень добрый финал, и душевный такой, и закольцованный. И середина не так плоха, но финал вообще трамплинит на более высокий уровень, переводя разговор от обычной приключаловки и романтики на уровень философии и этики.
отличный финал
а вот тначало почистить бы, а?
а то до такого роскошного финала читатель может и не добраться!

Ваш рассказ, из тех, что я прочёл, самый интересный. Здесь и самобытный мир, похожий на вкусный винегрет из разных культур и мифологий. Приятные, запоминающиеся герои, не кажущиеся картонками. Приятна атмосфера и декорации рассказа: тут и запахи, и тактильные ощущения, и вкус - всего в меру.
Теперь о больном. Концовка заставила испытать не объёмное возмущение. Видимо дэдлайн плотно взял Вас за горло. После степенно и логично развивающихся событий, концовка выглядит скомкано и так, будто писал её другой человек. Вот правда! Вы уж найдите время после конкурса и перепишете этот сумбур. Я бы вот с радостью погрузился в Ваш мир ещё раз.

Что до блошек, то уважаемая fani, похоже, выловила их все.

Желаю автору удачи на конкурсе!